— Не все ли равно, как она называется. Главное, чтобы встреча произошла. Встретиться и поговорить с хорошим человеком. Не так ли? — Гость смутился тем, что сам себя похвалил, и тут же исправился: — Я имею в виду лишь вас.
Он поднялся со стула, прошаркал к двери. Я подошла к нему и хотела помочь намотать на шею длиннющий шарф.
— Нет, нет, — не разрешил он. — Я прекрасно сам управляюсь.
— Кто же вам стирает, готовит обед? — спросила я, предчувствуя, что он не ответит.
— О, это все пустяки, не стоит и говорить… Ну, до свидания. Спасибо за прием. Очень рад был снова встретиться с вами. — Голос гостя задрожал от волнения: — Вы позволите мне еще как-нибудь вас навестить? Мы ведь так и не закончили разговора о теории незабвенности.
— Непременно приходите! — ответила я, и странный гость ушел довольный и польщенный.
И больше никогда не появился…
1972
ПОСАДИТЕ БЕРЕЗКУ
Памяти Камила И.
Отойдя от кассы ни с чем, Крылов заново перечитал все надписи у окошек, но так и не вспомнил, до какой станции надо ехать. «А за каким чертом, собственно?» — скучнея, подумал он. Какая срочность? Но главное — ехать-то куда? Старик говорил, что от Москвы примерно час электричкой, а там до деревни автобусом двадцать минут. Остановка конечная, как раз у ворот. Старик хвалился, как хорошо у них летом: зелено, тенисто, душисто. Приглашал: «Приезжайте в парке погулять…»
Вспомнилось счастливое лицо старика и взгляд его со всем наперед согласный, лишь бы не винили, что эдакое счастье он сам себе посмел сотворить. И, не решив еще, поедет ли, Крылов задумался: «А что же повезти старику? Женщине проще — торт или конфеты. А мужчине?» Перешел площадь и купил на лотке абрикосов, свежих, крупных, матово-спелых, и вдруг отчетливо вспомнил название станции и довольный побежал обратно к кассам, засовывая на бегу пакет с абрикосами в портфель.
Года три назад в редакцию журнала пришла повесть «Мария», и Крылову, постоянному рецензенту, дали ее почитать. Он прочитал рукопись добросовестно, как читал обычно: внимательно, дотошно-придирчиво, будто слова и фразы разглядывал изнутри. Прочитал и вскоре забыл, тоже как все те рукописи, ценность которых для себя лично отмерял числом условных печатных листов. Однако, исполняя долг, не обошелся краткой отпиской начинающему автору, а дал обширную, дельную рецензию, указал на погрешности, похвалил удачные места.
Удачи в повести попадались не густо, но радовали неожиданной красочностью и достоверностью. То монастырские стены, замкнувшие сытое благочестие, то деревенька на взгорке, укрытая сумерками и нищетой, то приветливая изба с чистым запахом трав и свежевымытого пола в праздничных тропинках половиков.
Ничего еще не обещая автору в своем письме, Крылов задумал напечатать один из приглянувшихся отрывков — уговорить редактора и дать как маленький рассказ. Журналу не во вред, а этот бедолага П. М. Закревский будет на седьмом небе. Жил он, судя по обратному адресу, в доме инвалидов, и поэтому Крылов прощал ему все немыслимые похождения героини.
Но все действия Марии автором одобрялись, ибо он ее породил, он ее и любил. А Крылов, как всякий приобщенный к сотворению рукописного чуда, понимал эту слепую любовь творца. Придуманная Мария была для неизвестного Закревского теплой и настоящей, в ней дышали женщины, которым он верил и прощал…
С тех пор прошло приблизительно с месяц, и в начале осени Крылову позвонили из редакции и попросили приехать: ждет автор «Марии». Сидит и ждет. Крылов помчался, обругав в душе инвалида: нашел из-за чего приезжать! Припомнил свое желание протолкнуть в журнале отрывок и себя обругал: филантроп. Однако не всякий, тем более начинающий автор, отважится на объяснение с рецензентом. Значит, этот либо обидчив сверх меры, либо с претензиями выше головы… И, подготовленный к малоинтересному разговору, отчитывая мысленно того Закревского (чтоб ему!), вошел Крылов в редакцию и краем глаза заметил в полутьме коридора какого-то постороннего светлоликого старичка. По-птичьи весело и невесомо посиживал он в уголке на диване, проводил Крылова сияющим ликом и так же, сияя, встретил, когда Крылов возвратился и к нему подсел.
— Да, да, я и есть Закревский, — протянул старичок сухонькую, узенькую, часто вздрагивающую ладошку, и Крылов вспомнил почерк на конверте: буквы словно отражались в струящейся воде. — А я вас, Игорь Васильевич, узнал сразу. По вашему письму угадал. Вам тридцать пять, не больше?
— Вот и не отгадали. Стукнуло уже тридцать шесть.