В переулке встретилась «сестра» Дарья.
— У тебя, Аннушка, только что была. Поторопись, голубка. Не у Ершовых нынче, а у Родимцевых. Денежек захвати. Пришлый брат просит пособить.
Переодевалась Анюта, а сама спорила с Надеждой Трофимовной, будто та сидела здесь:
— Разве же это плохая вера, если велит ближнему помогать?
Дом Родимцевых в конце Новопроселочной, вся улица глядит в лес. С одной стороны калитки заборы, с другой в полсотне шагов от дороги начинается сосновый бор. Как ни торопилась Анюта, а пришла, когда все уже собрались, ждали одну ее.
«Ближним» оказался слепец, обросший оборванец.
— Брат наш во Христе пострадал за веру. Сидел в тюрьме, там и ослеп, — рекомендовал пресвитер Ершов.
Молились, пели псалмы. Слепой, задрав голову, хрипло басил. Рядом с ним тоненький детский голосочек выводил старательно: «…никто меня с Христом не разлучит». Слушая детское пение, старухи всхлипывали от умиления, Анюту словно кто за горло держал.
Возле слепого стояла девочка, сказал, что его дочь. Девочке лет пять, худенькая, грязненькая, как приблудный котенок на недобром дворе.
Анюта поднялась с колен, взяла ее на руки, хозяйку попросила:
— Сестра Мария, керосинку зажги.
В большой горнице Ершов не очень складно рассказывал о египетской фараонше, что нашла в камышах еврейское дитя, а в кухне Анюта и Мария мыли девочку. Мария плакала: в рваном бельишке ребенка ползали вши…
— Господи, смилуйся, сейчас ведь не голод, не война!
Анюта с сухими глазами и дрожью в голосе допытывалась:
— Скажи, маленькая, мама твоя где?
— Там.
— Где «там»?
— Не знаю.
— А кто это с тобой, папа или дядя?
Ребенок испуганно молчал.
— Не пытай дитя, Аннушка!
— Он же погубит ее! Для корысти, негодник, за собой таскает. Тоже нашелся святой.
— Не осуди. Бог ему судья, бог и покарает.
— Что-то не больно он со своими карами спешит.
— Аннушка! — Мария с укором посмотрела, сказала со вздохом: — Дай-ка это вшивое барахлишко, пойду за сараем сожгу.
Девочка уснула на руках Анюты, чистенькая, рыжеволосенькая, с крохотным носиком в веснушках, как в росе.
— Желтенькая ромашечка, цветочек жасминовый! Рыженькая дочурка моя! — шептала Анюта, слушая в себе ровную тихую радость, исходящую от тепленького тельца.
Унести бы. Как славно зажили бы вдвоем! Утром сварила бы кашку, накормила и к бабушке Семенихе отвела. Платила бы ей за присмотр. Бабка взялась бы, любит она детей. С работы заходила бы за девочкой, вела бы за ручку домой. Гена вернется, а она ему: «Вот наша дочка!» Что он скажет? А ничего! Обрадуется, наверное. Люди же говорят, потому и бегает, что нет детей. Но сколько Анюта знает таких бездетных, которые душа в душу живут… А девочку она все равно не отдаст. Упросит слепого, на колени перед ним станет. Зачем ему девочка? А где он ее взял? Может, украл? Кто он такой? Документы у него спросили?
— Аннушка, с тебя, — протянул шапку дед Родимцев.
Анюта, не выпуская из рук дорогую ношу, приподнялась, достала с подоконника сумочку, вынула три рубля. Положила. Слепец, сидя у стола, деньги считал. Складывал ровненько, проворно, трешница — к трешницам, рубли к рублям.
Анюта спросила тихонько, а услыхали все:
— Кто он такой, сестра Мария? Паспорт-то показал?
Слепой моментально сгреб деньги, сунул в карман пиджака. Поднялся тяжелый, темный, плечами свет загородил. Прохрипел:
— Апостолы благовестили Иисуса Христа, и никто у них не требовал документов. А вы-ы?
— А нам, Христа ради, покажи, — несмело пролепетал дед Родимцев, худенький, седенький, с пустою шапкою в руке. — Предъяви, брат, для успокоения. Деньги все же. Не черепки.
Старухи замахали, зашипели на деда:
— Посовестись, брат! О чем спрашиваешь? С Христом человек явился, с Христом и уйдет.
Анюта, прижимая к себе ребенка, отодвинулась в угол, в полутьму. Молилась беззвучно и страстно: «Оставь ее мне, господи! Оставь! Не отнимай!»
Слепой кинулся к ней, как коршун, выхватил спящую девочку, прыгнул в дверь. Все оторопели. Анюта бросилась вдогонку, дед Родимцев на подмогу. Тень мелькнула через двор, хлопнула калитка, и рассыпался, покатился по улице собачий лай.
— Воротимся, Аннушка, — позвал Родимцев. — Где ты его ночью найдешь? Глухое место, перешагни дорогу — и вот он, дремучий лес. Днем с огнем не сыщешь, не то что сейчас.
Вернулась. В душную комнату вошла — как в затхлый погреб, в сырое подземелье. Бил озноб, давило бессилие, будто вся кровь из тела вылилась и нечем телу греться, жить. А совсем близко, в лесу, по кустам, по кочкам скачет дьявол — зрячий слепец с беленькой девочкой в когтях.