— Витя, мы письмо получили от твоих. Просят, чтобы ты, когда будешь ехать в Москву, телеграмму им дал. Они хотят встретить тебя. Доставь им эту радость.
Ах, не то она хотела сказать, не то хотел он услышать! Он просит тетю Варю уговорить мужа оставить его у себя на службе, не увольнять в гражданку. Значит, Травкин не согласился.
— Попроси его еще раз. А, тетя Варя? Он для тебя сделает, — повторял Виктор, провожая тетку до госпитальных ворот, скача на одном костыле, взмахивая свободной рукой, будто молил о помощи.
— Устал ты, Витюша, — пожалела она его, скачущего. — Отдохни. Давай посидим, — и показала на скамейку в тени за пышным, доцветающим кустом сирени. А когда сели, сказала, будто за этим и позвала сюда, в укромный уголок: — Я уже просила… — Тетка помолчала и нехотя произнесла: — Это он все из-за того… Как ему пришлось взять тебя… Сказал мне, что это самое черное пятно на его совести и в его жизни. Я не могу его больше просить, Витя. Извини. Мне его жалко. Он не только тебе не простил. Он себе не простил. Наверное, ему легче будет, когда ты демобилизуешься, уедешь… — Тетя Варя улыбнулась грустно и трогательно, вспомнив что-то далекое и приятное: — Помнишь, я рассказывала тебе, как мы с ним познакомились? Крикливый ты был. Сижу я на лавочке на бульваре, баюкаю тебя, а ты орешь, соску выплевываешь, а тут идет молодой красноармеец и говорит: «Эх, барышня, что же вы ребенка не так трясете. Давайте мне, покажу как надо». Это он познакомиться со мной захотел, а я не знала, и поверила, и отдала тебя. Он присел рядом и нянчит. Вот идет старушка, увидела нас и говорит: «Какие же вы оба молоденькие, славные, и дитеночек ваш славненький. Первенький?»— спрашивает она, а я молчу, онемела от стыда, сижу красная как свекла. А Костя, я еще и не знала, что его Костей зовут, отвечает ей: «Первенький, бабуся, первенький он у нас!»
Тетя Варя замолчала, глаза ее повлажнели, она достала из сумочки платочек. Виктор сидел понуро и ни о чем не спрашивал. Он и сам знал, мать ему рассказывала. Сын у Травкиных родился в Средней Азии, где они тогда жили, заболел малярией и умер, и больше у тети Вари детей не было.
— Ты понял меня, Витя? — печально и значительно спросила она.
Конечно же он ее понял! Не о таком сыне, как Виктор, мечтали она и муж. И не таким, как племянник, вырос бы их сын, которого Виктор не сумел им заменить. Пороху его душе не хватило. А вот у матери хватило! Мать сделала все, как придумала сама! Он ощутил вдруг не изведанное доныне чувство: ненависть к себе самому. Он ненавидел себя самого так, что готов был размозжить голову о стенку. Почему он не сумел отстоять у матери право решать самому свою собственную судьбу? Почему все решила она? Как все было бы дальше, если бы не приехал тогда так вовремя дядя Костя?
О том приезде генерала Виктору не хотелось вспоминать. Он всегда считал, что некрасивый его поступок давно забыт дядей, как и им самим. Они между собой никогда не говорили о их встрече в Москве в сорок третьем. «Стоит ли старое ворошить?» — думал Виктор. Но оказывается, все обстояло иначе. Не простил Травкин себе своего великодушия, не позабыл Витькиного позора. Да и как было забыть, если племянничек всегда торчал перед глазами?
— Почему он держал меня при себе? — спросил Виктор, надеясь услышать утешительное объяснение. — Мог отослать в какой-нибудь полк. И выглядело бы нормально, дескать, не хочет командир дивизии разговоров, что пригрел родственника в своем штабе.
По взгляду тетки Виктору стало ясно, что не следовало задавать этого вопроса.
— Травкин боялся отпустить тебя в часть, чтобы ты там коленца какого не выкинул.
— Не доверял?
— Не в том дело, Витя, как он мог быть спокоен?
И Виктор понял. Все это время, с того проклятого для Травкина дня, ему, генералу, пришлось жить в страхе, чтобы племянник спьяну сам кому-нибудь не разболтал. От этой мысли его обдало холодом, потом жаром, он густо покраснел, отвернулся и сказал:
— Ладно. Отобью домой телеграмму. Я же знаю, мамуле моей страсть как охота помахать на перроне букетом.
— Жестоко говоришь о матери, Витя.
— Это я-то жестокий? Я слюнтяй и лапша. Это она обошлась со мной жестоко. — И не совладал с собой — то ли вздохнул тяжело, то ли всхлипнул и, стыдясь своей слабости, весело сказал: — Ну и закатим мы с мамулей пир. На всю квартиру! Проснулся вчера рано утром, не было шести. Окно распахнуто, голуби откуда-то взялись, цокают по подоконнику, курлычут, и слышу — что-то знакомое, похожее на дождь, шуршит во дворе, а из окна так запахло Москвой, нашим двором, аж сердце защемило. Выглянул, а это солдат поливает из шланга кусты. Ух как мне домой захотелось!