Лагин говорил спокойно, но было заметно, что он преодолевает счастливое волнение. Виктор смотрел на них, на Шурку и Нину, и ему вдруг представилось, что они давно знакомы и назначили здесь встречу, рады своему свиданию, а он сам, случайно оказавшись с ними, подслушивает их разговор. Ревность и зависть велели Виктору разрушить эту картину, прогнать Шурку, увести Нину, и снова, как полчаса назад, стать прежним, стать самим собой.
Но ощущение безнадежности поглотило и зависть и ревность. Виктор понял, глядя в счастливые Шуркины глаза, что все кончено. Ничего, никогда уже не будет по-прежнему. Невозможно, чтобы все было как раньше. Все сместилось, сдвинулось и никогда не станет на привычное место. Не будет больше покоя, не будет радости, потому что Шурка Лагин жив.
— Зачем ты приехал? — спросил Виктор, желая, чтобы вопрос прозвучал без подозрительности, а получилось испуганно и зло.
— Зачем? — повторила Ниночка с доброжелательным радостным интересом…
— Я… Я роман написал, — признался с горьким смущением, замявшись, Лагин. — Отослал еще зимой в редакцию журнала. Не ответили. Вот и прибыл сам узнать.
— Роман! — выдохнула в восторге Ниночка. — Что же в редакции ответили вам?
— Что герой мой явление вредное, нетипичное, переживания его достоевщина, а для воспитания молодежи нужен взлет.
— Ну и переделай, чтобы он взлетел, — дал совет Виктор. Душа его дрожащей собачонкой выбиралась на берег из холодной воды. — О чем у тебя там, в романе?
— Об одном парне, который споткнулся, упал, мог бы и не встать, но встал. Но, понимаете, во всю жизнь не забыть ему того падения. Вот и хочет он других предостеречь.
Душа-собачонка опять свалилась со скользкого берега в холодную воду, барахталась, визжала, цеплялась…
— Чудак ты, Шурик! На кой черт тебе сдалось писать то, чего не берут в журналы? Ты строчи то, что принимают, чтобы напечатали и заплатили деньги. Как называется твое произведение? — истерически-весело говорил Виктор. — Название хотя бы впечатляет?
— «Штрафной батальон».
Воздух, тот самый, которым дышат, исчез вокруг Виктора, и вместо него навалилась холодная пустота, а с голубого апрельского неба сыпал, бил по лицу липкий снег. Виктор, маленький и беспомощный, плывет одиноко по течению в океане страха, а на далеком, недосягаемом берегу идут прочные, незыблемые мать и отец. Идут неторопливо и важно, им неведомо, что сын их погибает, тонет, идут себе, прогуливаются, не торопятся его спасать.
— Ма-а-а! Ма-ма! — позвал Виктор, и ему показалось, что закричал он слишком громко, отчаянно, на весь бульвар, и вот сейчас прохожие оглянутся и станут пальцами показывать на него.
Но никто не оглянулся. Мать услыхала и заулыбалась, а отец помахал рукой.
Старые Курносовы приблизились, мать привычным взором окинула окрестности. Есть ли кому увидеть, как они в воскресенье все хорошо одетые гуляют всей семьей?
— Мы встретили, Шуру, товарища Вити, — сообщила Нина, когда родители подошли.
Мать грузно осела бы на землю, если бы не держалась за локоть отца. Побледнела, пожевала губами как-то странно, но, справившись с собой, подняла жиденькие брови и тихо произнесла в крайнем удивлении:
— Так это вы, Шу-у-ра? Ах, как вы возмужали. Я вас помню. — Она в глазах Виктора уловила, что смешно и поздно сейчас отпираться и не узнавать, и, спасая сына, позвала: — Пора, дети, обедать. Шура, вы пойдете с нами?
— Нет.
А отец и не приглашал. Он молча уселся на край скамейки и наблюдал, и по его взгляду Виктор понял, что папуля догадался, кто этот, Шура и почему жена и сын так убийственно ошеломлены встречей с ним.
— Двинулись, дети, — приказал отец, вставая, и, глянув грозно на Шурку, сказал ему: — Вы, значит, не желаете? Ну, была бы честь предложена. Идем, наседочка, — сказал жене, не отводя грозного взгляда от Лагина, запугивая его. Но, увидев, что тот не из пугливых, добродушно улыбнулся и поинтересовался: — А вы, извините, не знаю вашу фамилию, в каком звании демобилизовались?
— Капитан запаса Лагин Александр.
— Ого! Обогнали нашего Виктора на одну звездочку.
— Наш Витя служил адъютантом у генерала Травкина, — гордо сказала мать, давая понять, что великая цель была достигнута, Витя неуязвим.
Виктор вскочил, ухватил резво мать под руку, увлекая ее вперед, а Нина — с побледневшим, изменившимся лицом — неожиданно заявила осипшим, но твердым голосом:
— Вы все идите, я вас догоню.