Нина вошла первой, подала Шурке руку, тот тяжело поднялся на ступеньку. Дверца захлопнулась, автобус двинулся, розовая пыль поднялась и осела…
Игнат Фомич говорил, что разыскать соблазнителя и неверную жену очень просто. Имена и фамилии известны, автобус ходит по одному маршруту, по рыбацким поселкам. Слезай в каждом и спрашивай, где здесь живет Лагин. А проще, конечно, через милицию, но дело семейное, деликатное, лучше уж самому.
— Но, извините, Виктор Николаевич, что же вы им скажете? Такая-сякая? Такой-сякой? Или возьмете жену за руку и потащите силком в Москву? И на этом, думаете, происшествие закончится? А она вам скажет: «Я его люблю!» Слушайте мой вам совет. Они вас не заметили? Нет. Вот и вы притворитесь перед собой, будто вы тоже ничего не видели. Езжайте-ка завтра утренним поездом домой. Откуда вы знаете, что этот Лагин вас не искалечит при встрече?
— Не посмеет! Да я его…
Пьяный Виктор валялся на полу терраски, размазывая по лицу слезы и грязно ругаясь, а Игнат Фомич сидел на ступеньке и отмахивался от комаров веточкой. Пахло жареной рыбой, керосинками и мокрым бельем. Закрыв от Виктора хваленое южное небо, болтались по всему двору простыни. Скулил тоненько ребенок, наверное искусанный комарами. Сердито баюкал и ворчал старушечий голос. Виктор тяжко всхлипнул. Все сделалось вокруг невыносимо противным, все надоело, будто он торчит полжизни в этом вонючем дворе. Кто виноват, что он помчался в эту распроклятую Евпаторию? Мать! И во всей его разнесчастной жизни виновата мать. Она заставила Нину уехать, она поедом ела ее!
— Ведьма, зараза, старая курица! Сволочь! Вот подожди, вернусь… Дождешься! Убью! Пожалеешь еще! Ты мне жизнь спасла? Стерва! Ты меня заколотила в ящик!
Поведав хозяину свое горе, Виктор, однако, не открыл тайны, связывающей Лагина и его. Он был не настолько пьян, чтобы проговориться. Он не проговорился бы и в горячечном бреду. Он все отлично понимал и помнил, все давно пережитое кололо теперь изнутри так же остро, как в тот день, когда он встретил Шурку на бульваре. А сверх этой боли была бесконечная жалость к самому себе, обманутому Ниной. Значит, у них все было уговорено заранее? Он ее проводил, бежал, как дурак, за вагоном, а Шурка встретил ее здесь!
— Шалава, проститутка, я для тебя плохой? Нашла лучше? Хромого? Убью, гадина, вот посмотришь, убью тебя, попробуй только вернуться домой…
— Я очень сомневаюсь, что ваша жена вернется к вам, — вставил вежливо, но твердо Игнат Фомич.
Виктор привстал от неожиданности, с трудом сел, но уселся, привалясь к побеленной известкой стене. Звезды, качаясь, подмигивали над бельмами простыней. Старуха за перегородкой хохотнула.
Ему и в голову не пришло, что Нина может к нему не вернуться.
— Вы и дома вот таким же манером? И часто? — спросил старикан.
— Что часто? — не сообразил сразу Виктор.
— Напиваетесь.
Но Виктор уже понял, дошло. Уловил он и издевку в голосе старика и то, что надоел он, Виктор, ему до чертиков.
Утром супился, прятал глаза. Стыдно было Виктору за вчерашнее. Клял себя в душе на чем свет стоит: «Жаловался! Откровенничал! А полегчало? Шиш». Выложил молчком десятку за постой и сверх того пять червонцев.
— Это, Игнат Фомич, на завтрак.
Дед бодренько напялил панамочку, прихватил авоську, сунув туда пустую бутылку на обмен. Понял, что надо человеку опохмелиться.
Женский голос во дворе громко спросил деда:
— Гнат Хомич, спит ще ваш московский квартирант, або снова ругает жинку? Скажить ему, щоб не журився. За чем его жинка сюды приихала, то и достанэ. Дытыну ему привезе!
Игнат Фомич что-то тихо и длинно ответил.
— Тю-ю, может, оно и не так! — опроверг женский голос. — Сколько хочете случаев таких бывает. Сами виноватые, а на жинок валят. А те, дуры, бегают по докторам, носят им гроши. Помните, года три назад Надя жила у меня? Беленькая, с зонтиком все ходила. Ты, говорю ей, хлопца хорошего найди. Шо тебе грязи? То медицина, бо поможет, або и нет…
Виктор до боли вдавил лицо в подушку, кусал губы, задыхаясь от обиды… Так и лежал, пока старик не вернулся.
Полная черноглазая женщина лет тридцати пяти внесла кастрюлю с горячим борщом, стрельнула любопытными и лукавыми глазами на квартиранта, спросила хозяина:
— Где у вас глубокие тарелки, Гнат Хомич? Давайте налью. — И обратилась к Виктору с нескрываемой жалостью: — Попробуйте свеженького. Салом затертый! В вашей Москве такого не сварят.