С базара тетки шли в самую верхнюю часть города, где узенькие улицы называются не по названиям, а по номерам: первый магал, второй магал — и чем выше улица, тем номер магала больше. Тетки шли на пятый магал, такой узюсенький, что Мизишка с Витькой, взявшись за руки, перегородили его. Стены высокие, без окон, и ворота не шире обычных дверей. В одни из ворот Караханихи вошли без стука, и разведчиков осенила гениальная догадка. Они закричали:
— Фатима, выходи! Фатима!
Вышла девочка ростом немножко побольше Мизишки и строго спросила:
— Чего надо? Зачем звали меня?
— Разве ты Фатима? — в недоумении спросил Витька, а Мизишка застеснялся и прежде всего поддернул трусы, потому что от хлопотливого его характера они постоянно сползали под живот.
— А Фатимы Карахановой у вас нет? Другой? — задал Витька наводящий вопрос.
— Нет, — ответила девочка еще сердитее — вероятно, обиделась. — Я не другая, я сама! — И ушла, затворив ворота, а мальчишки стояли, решая, верить или нет.
Не пришлось долго решать — еле спаслись бегством. Выскочила тетка Зейнаб и заорала:
— Шпионы, шайтаны! Я вам, ишакам, уши оборву!
Под вечер обе тетки осадили порог квартиры Мизишки и закатили Хадиче скандал, обвиняя, что это она, бессовестная, посылает сына за ними следить.
— Нам некого бояться, мы и не скрываем, мы были в доме Фатиного жениха! Наша племянница выходит замуж за достойного мусульманина. Она ему уже согласие дала. Он не какой-нибудь шалам-балам, не солдат-сержант приезжий, а свой здешний надежный человек. Он работает в главном мясном магазине. Большое дело у него в руках!
— Вах-вах, — насмешливо изумился большому делу дедушка Ибрагим.
— Что «вах-вах»? — позадирав головы, ополчились на деда Ибрагима сестры. — Знаете, как теперь все моментально двигается вперед? Сегодня продавец, а завтра — директор магазина, а послезавтра директор горторга, а потом — министр торговли республики. Вот!
— Как быстро! — цокал языком аксакал, покачивая реденькой, как белый дым, бородой. — А в тюрьму ваш директор тоже так скоро попадет? Вах-вах? — И расхохотался, и за дедушкой покатился со смеху весь двор.
Смех смехом, но булыжник сомнения был брошен, и даже Никифоровна сказала, что собака не лает от одних лишь блох.
— Кто знает, может, эти бреховки сумели запугать девчонку? Может, она и вправду слово тому продавцу дала?
А сестры Карахановы, важные как индюшки, уже готовились к свадьбе: белили известкой свою половину стены на галерее, и на весь двор самозабвенно пылили, опять выколачивали ковры. И на следующий день утром, облачившись в новые персидские шали, — шелковые, черные, с синей каймой, — заявились к Никифоровне поговорить с Николаем.
— Дорогой наш гость, — сказали они ему. — Вы напрасно тратите свое золотое время и ждете Фатиму. Наша племянница — дочь мусульманина и мусульманки — не пойдет против родного обычая. У нее давно есть засватанный жених. Она его очень-очень любит, этого человека, она и уехала, чтобы с вами не встречаться и не разговаривать. Фатима не желает вас видеть, и мы передаем вам ее просьбу — уезжайте обратно, а она находится у родственников жениха. Валла, как мы вам сочувствуем, дорогой, но что делать, наша обязанность открыть вам на правду глаза.
— Я вас понял. Спасибо, — ответил Николай, щурясь, ибо тяжело на открываемую правду смотреть. Лицо его окаменело, и все тучи, которых не было сейчас на летнем небе, но которые всю зиму плотным потолком висят над этим городом, спустились на Николаево чело.
Тетки ушли, а некурящий Николай сел на ступеньки и закурил. Красивое было крыльцо у Никифоровны. Виноград уже завязался и висел мелкими, кислыми, но многообещающими гроздьями.
— Насильно мил не будешь, Мизи, — выговорил после пятой папиросы сержант. — Надо уезжать, Мизи. Саул тебе за все твои заботы.
— Не верьте им, дядя Коля! Они наврали вам! — страстно опровергал Мизишка дезинформацию теток. — Я же своими ушами слышал, как Фатя сказала, что утопится, а замуж ни за кого, кроме вас, не пойдет.
— Не утопилась и за другого выходит, — печально усмехнулся Николай, очевидно не радуясь тому, что Фатима жива, похлопал Мизишку по крепкому загорелому плечу, на которое всегда можно опереться, и поддернул на Мизишке трусы: — Потеряешь ты, Мешади-бек, когда-нибудь свой пупок.
Мизишка присел на корточки от смущения и захихикал, потому что смешно же терять пупки, но он видел, как больно Николаю раздвигать губы в улыбке, и мужественно повеселил друга:
— Я не виноват! Такие штаны.