– Вот, братие мои, что пишется, – сказал он. – Что же это означает? Это надо очень
прилежно обдумать, чтобы понять. Это надо понимать, братие мои, с самых первобытных
веков…
Он заговорил о сотворении Богом человека и о благодеяниях, которыми Бог осыпал
прародителей.
– Подумайте, братие, сколь много любил он человека, что уготовил ему рай. Он, Бог,
Вседержитель, Отец, приуготовил нам землю, небо и воду. Приуготовил он нам плоды, и зверей,
и животных, и травы, и всякия птицы, и рыбы. Все, одним словом: нет того, чтобы милость
Божия поскупилась для человека. Но увы! это еще не вполне обозначает милосердие отца
нашего, творца. Мало того, он еще по своей доброте создал человека по образу своему и
подобию… Понимаем ли мы, друзья мои, коль велика милость божия? Да, братие, ничего более
для человека и в мыслях представить невозможно! Все, все для него было! Живи, плодись,
множься – тебе все дано! И что ж? Он, вместо того чтобы поблагодарить и с кротостью славить
Бога, что ж он, спрошу я вас, друзья мои, сделал?
Лукьян на мгновение умолк, обводя собрание умным вопрошающим взглядом. С самого
начала его речи начали то там, то сям слышаться вздохи. В дальнем углу на лавке сидел кузнец
Демьян, племянник Лукьяна, дюжий широкоплечий парень. Широкое, веснушчатое лицо его с
добродушными серыми глазами было положительно удручено искреннейшим вниманием к
каждому слову оратора. Этот огромный ребенок, видимо, искренне тосковал о том далеком
времени, когда человек жил в прекрасном саду, и о тех благодеяниях, которыми наделил его
творец. От времени до времени он глубоко и скорбно вздыхал. Когда оратор сказал: "Что ж,
спрошу я вас, сделал человек?" – Демьян утер огромным мозолистым пальцем слезу и горько
вздохнул.
– И что ж сделал человек? – продолжал Лукьян. – Он все превратил в бесчинство и
беззаконие! Все нарушил, ничего не послушался. Его природа – вот враг наш! Природа его
совратила с истинного пути. Он не хотел жить честно – и Господь наказал его. Он выгнал его
вон из рая, лишив всего, и вот теперь, даже по сей час, мы ни днем, ни ночью не видим покоя, а
видим одно мучение. Нет у нас пристанища на белом свете! Что Господь давал даром, теперь
мы с кровью рвем друг у дружки.
– Ох-ох-ох! – послышалось в разных концах.
– Дивы бы богатые грызли бедных из корысти. А то и бедные норовят друг на дружку
наступить из зависти и злобы. Что мы теперь? Всю жизнь бьемся как оглашенные, всю жизнь
без передышки страдаем, минуты нет спокою, и все только и делаем, что друг дружку
обижаем… Вот, братие, как Господь покарал нас!
Вздохи становились все чаще и чаще.
– Да ведь это так и должно, – продолжал Лукьян с энергией убеждения. – Нешто можно
было простить ему, отцу-то? Ведь он отец был наш. Он нам хотел как лучше сделать, а мы как
отблагодарили? Это – хоть бы взять и нашего брата: ежели я, положим, отец и люблю своего
сына и стараюсь для него, а он мне заместо этого взял да и сделал как ни возможно хуже. И что
же? Я его взял да и простил? Похвалил? Нет, братие, так нельзя: это будет баловство! И вот по
этому случаю Бог-Отец никак не мог нас простить. Он должен был нас наказать строго, чтобы
мы почувствовали. И он нас наказал, и до того, что нам бы всем пропасть надо было, потому что
мы достойны погибели…
Демьян всем своим лицом, даже всем своим огромным телом изнывавший от глубокой
душевной тоски, не выдержал. Он опустился с лавки коленями на пол, а локти поставил на край
стола и закрыл лицо ладонями. Из-за этих широких ручищ поминутно стали слышаться
всхлипывания, и белокурые спутанные волосы тряслись на колебавшейся от этих всхлипываний
голове.
– Достойны полной погибели! – повторил Лукьян, возвышая голос. – Иначе, братие мои,
нам бы и быть невозможно. Но Господь милосерд – милосерд неизреченно! Самому ему нельзя
было нас выручить – и вот он послал сына своего возлюбленного… Бог-сын и есть тот Пастырь,
что я читал… А овца заблудшая – это мы все. Вот как надо это понимать.
"Поди сюда! – говорит наш пастырь добрый. – Поди! Я тебя не обижу! Я знаю, что ты вся в
грехах, что ты заблудилась, запуталась в терниях, пропадешь зря… Выходи. Подойди ко мне. Не
бойся. Я тебя спасу… ты мне дорога. Ведь тебя отец мой создал… Поди сюда!"
Голос оратора, за минуту угрожающий и строгий, звучал теперь кротко и нежно.
Демьян рыдал. Слезы хлынули у него между пальцев и с носа бежали крупными каплями. В