собрании слышались беспрестанные всхлипывания. Павел, бывший на виду у всех, все время
сдерживался. Но тут и он опустил голову, чтобы скрыть катившиеся по его щекам слезы.
Лукьян сел, сильно взволнованный, и стал отирать мокрый лоб рваным цветным платком.
Молчание царствовало минут пять.
Демьян опять сел на лавку. Его веснушчатое лицо было совершенно мокрое. Он сморкался
и утирал глаза кулаком. Но слезы так и лились. Когда слушатели успокоились, Лукьян снова
встал и, положив перед собою на стол шапку исподом вверх, куда собирались пожертвования,
сказал:
– Братие! Вот мы здесь собираемся и беседуем, и Божиим промыслом не препятствует нам
рука, разящая наших гонителей. А в это время сколь много наших братьев терпит за слово
Божие. Одни в тюрьмах за железными решетками. Другие в кандалах, гонимые по Сибирке, в
цепях, в дальнюю сторону, на нужду и мучения. Попомним их, братие, и соберем, кто что
может, им на помощь.
В собрании произошло движение. Все встали и пошли к столу. Проходя, каждый клал, что у
него было, в шапку. Павел опростал всю мошну. У Демьяна ничего не было, потому что все, что
он имел, он отдавал учителю. Он незаметно снял с пальца серебряное кольцо и положил его в
шапку.
Глава II
Когда Павел вышел на улицу, темнота уже спустилась. Запад чуть багровел. На небе
загорались звезды, и острый серп луны обозначился, не светя, на темно-синем небосклоне.
Павел поднял глаза кверху, и ему показалось, что глубокий тихий небосклон точно заключает
землю в свои объятия, и звезды смотрят вниз разумным человеческим взглядом.
– "Небеса поведают славу Божию", – с чувством проговорил он.
На сердце у него было светло и радостно. Он был весь под свежим впечатлением проповеди
и общей молитвы.
До Маковеевки было с полверсты. Тотчас же за Книшами шло хлебное поле. Высокая
пшеница белела в темноте, колыхаясь от дуновения ветра. Широкие мерные волны бежали по
ней, как по морю.
Белеющая гладь сменилась темной зеленью поемного луга. Дорога поднялась на пологий
холм, поросший ивняком, который перешел затем в густое чернолесье. Из лесу понесло запахом
окошенного сена. На опушке стояли, склонившись набок, три высокие скирда. Но в глубине
Леса сено еще было не убрано. Дорога пошла опушкою. По правую сторону струился ручей,
отражая бегущие облака, и звезды, и высокие ветвистые ивы прибрежные.
Все – и ручей, и лес, и звезды – говорило его молодой живой вере, все возбуждало в нем
умиление и тихую, благодарную радость.
Деревня была уже близко. До него доносились уже веселые, когда-то любимые, хороводные
песни. Но и эти звуки мирского веселья не могли нарушить его радужного настроения. Дорога
сворачивала круто влево, прямо на деревню. Он вдруг обогнул лес и вышел на чистое поле.
Перед ним засветились то там, то сям огоньки, и, как сквозь внезапно отворенную дверь, песня
раздалась ясно и громко. Он узнал голос Ярины, первой певуньи на селе, и другой, от которого у
него екнуло сердце: голос Гали Поликарповской, по которой он давно уже тосковал.
Ярина была богатая молодая вдова, от которой девушки, ее сверстницы, не успели
отвыкнуть, а парни и подавно. Она жила одна со старухой бабкой в большой чистой избе с
большим садом, выходившим прямо к реке. К "ей любила собираться молодежь, потому что
нигде не было так вольно и весело. Судя по голосам, в ее саду сегодня собралось немало народа,
и Галя – тоже там. Вместо того чтобы идти прямо домой, Павел решился идти к Ярине, где ему
наверное удастся обменяться с Галей хоть несколькими словами.
Изба Ярины была в самой середине деревни, выделяясь чистенькими крашеными воротами
с новым плетнем. Изба стояла в глубине. Но если бы не звуки веселья, то никто из прохожих не
догадался бы, что в избе собрались гости. В окнах не было света по той простой причине, что и
самых окон-то не было. Изба стояла задом к улице, так как приходилась на ее восточной
стороне, а малороссы строят дома по неизменному правилу: фронтом и окнами на "восход
солнца", хотя бы ради этого им приходилось повернуться спиною к своим Собратьям и
односельчанам.
Отворив ворота, Павел завернул за угол, и изба, как в сказках, повернулась к нему передом:
низенькой дверью с двумя маленькими окошками по сторонам, которые все были отперты
настежь.
Павел не вошел, однако, в дом. Ему ие хотелось обращать на себя внимания и кого-нибудь