— За мной!
Оба танка повернули к длинному зданию, возле которого ровно, поленницей, лежали мешки с песком, защищая весь нижний этаж. Танковые пушки и пулеметы ударили в окна-амбразуры.
Отсюда стали видны железнодорожные пути, блестящие рельсы на черных от масла шпалах и эшелоны, эшелоны. И там продвигались наши лобастые самоходки и, прижимаясь к домам, двигались полусогнутые, крадущиеся фигурки автоматчиков, — как тени скользили на белых стенах.
— А ведь мы, черт дери, взяли станцию, товарищ лейтенант! — кричал Лептин. — Почему теперь не ругаешься?
Шестопалов не упрекнул его ни за надоевшее «черт дери», ни за обращение на «ты». Он спросил:
— Кто это — мы?
— Да все, товарищ лейтенант, и мы — тоже.
Шестопалов выбрался из танка, осмотрел его кругом.
На лобовой броне глубокая царапина — снаряд срикошетил. В машине Лептина — никаких повреждений.
За короткое время на станции собрались все подразделения Булахова, подходили соседние части. Здесь была главная железнодорожная станция Кенигсберга, на ее путях застряло множество эшелонов.
Бойцы-штурмовики шли вдоль линий, равнодушные к тому, чем загружены вагоны. Вдруг остановились, увидев сапоги. Три вагона были разбиты и вспороты пушечно-пулеметным огнем нашей авиации, из них вывалились на землю скользкие, попарно связанные сапоги, офицерские — хромовые, блестящие. Как с неба упали.
Обувка у многих наших бойцов поизносилась. Прикинув глазом размер сапог, они садились на рельсы, сбрасывали грязные обмотки и разбитые ботинки. Веселый разговор катился по железнодорожным линиям.
— Оттопали, милые, пора и замену.
— Левый сапог пальцы жмет.
— Ничего, разносится.
— А я свои не сменяю. Сколько дорог пройдено, и везло… Некрасивы, да родные.
— Толкуй тут.
Лептин тоже захотел переобуться, взял сапоги, примерил.
— Форсистые… Имею полное право, даже в первую очередь, — говорил он, натягивая второй сапог. — Мы с лейтенантом вперед всех прорвались к вокзалу.
Бойцы-штурмовики, за живое задетые, накинулись на него.
— Вперед всех? Только что появился, и он первый!
— Мы три раза под огнем в атаку поднимались.
— У нас комбат погиб, многие полегли. А он, целенький, на готовое.
Лептин пытался защищаться.
— Честное слово, ребята! Мы с лейтенантом батарею пушек раздавили, много пулеметов уничтожили. Товарищ лейтенант, ведь правда?
Шестопалов крикнул, не отходя от танка:
— Оставь сапоги, старший сержант! — и, подозвав Лептина, Шестопалов резко отчитал его. — Болтаешь много. Мы да мы… Пусть пехота переобувается — ей ходить, и никто не упрекнет. Видишь, командир полка появился. Он тебе покажет трофеи! Лезь скорее в танк — с глаз долой!
Булахов шел к вокзалу. Он смотрел не туда, где сидели на рельсах штурмовики, а на перрон—там, обнявшись, брели два бойца. Связной Булахова Николка и связной от артиллерийского полка успели где-то хватить изрядно спиртного и пошатывались.
Николка, увидев своего командира и с ним штабных офицеров, остановился, поднял растопыренную пятерню к сдвинутой на ухо шапке.
— Товарищ гвардии полковник и Герой всего Советского Союза, разр-решите… — пытался он доложить и забыл, о чем надо докладывать.
Булахов испытывал и злость и горечь. При штурме железнодорожной станции убиты майор Сумин, старший лейтенант Нуров, в батальонах серьезные потери. А тут такая мерзость — пьяный связной командира полка. Что с ним сделать?
А Николка с расхристанным видом, выпученными глазами продолжал молоть:
— Я знаю, товарищ гвардии п-полковник, вы принимаете р-решения быстро. Огонь на себя, сам в огонь… Скажите мне: в огонь! И я пойду. Сейчас Николку — в штрафную роту. И прально… Вы все можете исделать.
— Отправляйся спать и никому не показывайся. Завтра получишь свое… — пригрозил Булахов.
Повернувшись к штабным офицерам, он сказал:
— Выставить охрану, чтобы никакого безобразия. Пока наш полк здесь, мы отвечаем за порядок. Ничего не трогать. На вокзале — мне докладывали — много гражданских людей. Надо посмотреть.
— Там я видел, товарищ гвар-рдин… — начал было Николка, но Булахов скомандовал ему:
— Шагом марш!
Николка поплелся. Булахов посмотрел ему вслед.
«Что с ним сделать? Да ничего не сделаю. Это надо было сейчас. Потом отойдет сердце, и не смогу. И не прогоню от себя. Он плыл со мной через Неман, вместе шли сквозь горящие сараи. Окажись Николка при стычке с немецким оберстом, он подставил бы свою грудь под пулю и прикрыл бы своего командира».
Не перечесть всех случаев, когда связной доказывал преданность и верность, не думая о себе.