На железнодорожной станции скопилось много немцев — больше женщины с детьми. Уже третий день они прятались в подвалах, где были камеры хранения и другие помещения; никто не выходил, и там, внизу, густел спертый воздух, но этого люди не замечали. Они боязливо смотрели па красноармейцев. Женщины держали в руках узелки и прижимали к себе детей. Русские солдаты пока не обращали на них внимания; стуча каблуками, бегали по каменным ступеням вниз и вверх, по цементному полу коридоров, открывали двери, заглядывали во все комнаты — выискивали спрятавшихся немецких солдат и офицеров и находили их.
Люди в гражданском не трогались с места — без приказа или разрешения уходить нельзя. Сидели, стояли и ждали.
Когда все пленные были собраны в одну группу и уведены, у входа в самый большой подвал появился красноармеец с черным рупором в руке. Он громко объявил по-немецки:
— Алле хорен — слушайте все, кто здесь находится. Вам пока выходить нельзя, это опасно. Следует оставаться на месте. Наше командование распорядилось доставить к вечеру сюда походную кухню. Все, кто не имеет с собой еды, смогут получить хлеб и горячий суп. В первую очередь получат женщины с маленькими детьми и больные. Оставайтесь пока на месте, здесь безопасно. К вечеру будет кухня.
Ольшан ходил из подвала в подвал и говорил в рупор одно и то же. Многие не верили и тихо переговаривались;
— Дас ист нихт дер фалль — это неправда.
— О, превратности жизни!
— Надо быть готовым ко всему.
Однако бояться, по-видимому, было нечего. Не выставлено вооруженной охраны, все русские ушли. Остался лишь солдат с голосистым рупором. У него тонкое птичье лицо, левая рука без двух пальцев, и он не вооружен. Этот солдат ходил и посматривал на женщин. Ольшан видел, что большинство их одето плохо, но были фрау в хороших пальто, в узких туфлях на высоких каблуках, с чемоданами и сумками. Богатые дамы держались отдельно от женщин, бедно одетых, которые стояли или сидели на цементном полу. У богатых были при себе пледы, и почти возле каждой примостилась девица в скромной, но опрятной одежде — прислуга, очевидно. Пожалуй, эти пришли на станцию не в поисках убежища, а чтобы уехать из Кенигсберга, добраться поездом до порта Пиллау, а дальше морем — в Германию или за границу, в Данию, например. Эти зорко следили за своими чемоданами, прикрывали их пледами или полами пальто.
В подвал спустился старшина.
— Ольшан! Эй ты, Ревунов-Караулов, кого выглядываешь?
— Они на меня смотрят, товарищ старшина. Удивляются: без пальцев, а на фронте… Я объяснил, что добровольно пошел.
— Ладно. Будет тебе похваляться, — сказал старшина. — Подошла кухня, остановилась у входа. Давай объявим всем — пусть выстраиваются в очередь. Женщины с детьми — впереди. У кого нет посуды, тот получит двойную порцию хлеба. Пусть как-то кооперируются в части посуды, это их дело. Объявляй!
Ольшан поднял рупор, раздался громкий голос. Немки повеселели, но не спешили доставать посуду. Они переглядывались, ожидая, кто первая отважится. Такая нашлась, и сразу все задвигались. Женщины вынимали из узелков и сумок кружки, стеклянные банки и выстраивались в очередь, по порядку, как было объявлено: впереди — с детьми, больные, старики и старухи.
13
Ночь была черно-красная.
Артиллерия не умолкала, но била реже, ее короткие ночные вздохи как бы предсказывали скорое затишье. Но сражение продолжалось. Огнеметчики выкуривали из дотов упорно оборонявшихся гитлеровцев. Пехотинцы с гранатами осторожно пробирались в подвалы, где по шорохам угадывался затаившийся враг. Бойцы-химики бросали дымовые шашки. Воздух был насыщен пылью, дымом, гарью так густо, что почти не просвечивался от многочисленных пожаров, пламя окрашивало его в ярко-оранжевый цвет. А между очагами пожаров стояла чернота.
Такая же, в две краски, была и вода в реке Прегель, словно в нее были набросаны вперемежку большие бесформенные листы красной меди и черного железа.
Войска Гвардейской армии, наступавшие с юга, ночью достигли этого последнего водного рубежа, передовые части форсировали реку в двух местах и захватили плацдармы. Штурмовые батальоны одной из дивизий генерала Гурьева вышли к железнодорожному мосту. Мост этот был двухъярусный: в верхней ферме на мощных опорах с пролетом из металлических балок проложены рельсы, а рядом сделан переезд для автотранспорта; ниже и чуть сбоку — мост для пешеходов. Верхнюю ферму немцы подорвали. Они, вероятно, заминировали и нижнюю ферму. Но штурмовики с такой быстротой пробежали по пешеходному мосту, что противник не успел взорвать его.