Командир не мог не обратить внимания на яркую, необыкновенного свечения ракету, спускавшуюся на парашюте: подобные сигналы не упоминались в приказе. Заметил он и то, как из тысячной толпы отбегала группка людей. Трое из них были в военной форме, не похожей на красноармейскую.
Танк немного повернулся, пушка его качнулась угрожающе.
Надо подождать еще минуту, самую малость, — Томас догадался, что сейчас произойдет. Он вступил с разговор со старшим эсэсовцем:
— Я совсем не понимаю, о каком взрыве идет речь.
— Вас не спрашивают. — Эсэсовец смотрел на главного инженера. — Довольно прикидываться простачком!
Он передал портфель одному из эсэсовцев и схватился за кобуру пистолета.
— Назад! — крикнул Томас громко, с такой тревогой в голосе, что рука старшего эсэсовца замерла и он оглянулся, не понимая, откуда грозит опасность: танки шли мимо ликующей толпы неторопливо, мирно, без стрельбы, и некоторые остановились.
Томас ухватил брата за полу, и оба покатились с груды кирпичей вниз — там был каменный выступ фундамента. Они спрятались за этот выступ. Томас вспомнил о пистолете брата, но рука была исцарапана в кровь, локоть после удара словно рассыпался.
Пулеметная струя из танка гигантским стальным прутом стегнула по груде кирпича и камня — метнулись искры, поднялась пыль. Эсэсовец с пистолетом запрокинулся и упал, другие скрылись.
— Ты жив? — спросил Томас брата.
— Кажется, да… — Густав поднялся тоже с царапинами на руках, ноги болели от ушибов. — Ты спас мне жизнь.
— Смотри! — Томас показал туда, где все еще выбивался из подземелья людской поток, заполняя улицу.
Там единственная пулеметная очередь, направленная куда-то в сторону, никого не испугала. Людское море шумело, двигалось, блестело слезами радости, плескало белыми платочками в поднятых руках.
И никто в многочисленной толпе не подозревал, что этот радостный момент мог и не означать спасения, и, возможно, они не узнают вовсе — разъедутся по родным городам и селам, потеряют друзей по несчастью, но пережитого не забудут и навсегда запомнят вот этот вечерний час своего освобождения!ꓺ
17
Задолго до того как листовки были сброшены над Кенигсбергом и упали всюду и на Университетскую площадь, где в бетонированных подземных убежищах находился штаб командующего гарнизоном, генерал Лаш понял, что положение безнадежно. Мощные форты, соединенные траншеями через промежуточные огневые точки, оказались изолированными. Связь между ними оборвалась. Каменное ожерелье распалось на отдельные опорные пункты, которые прекращали сопротивление один за другим.
Лаш уже не имел постоянной связи с командующим армией, с его штабом в Пиллау, с командирами войсковых соединений и частей гарнизона, не получал сведений о том, что происходит на переднем крае. Но он видел и чувствовал, что дело идет к полному краху. Он посылал в войска штабных офицеров, те долго пропадали где-то, совсем не возвращались или приходили грязные, растерянные и сообщали устаревшие данные — обстановка быстро менялась и все к худшему.
К вечеру седьмого апреля гарнизон Кенигсберга еще имел возможность вырваться из мешка, отойти на Земландский полуостров, и требовалось принять решение, пока не поздно. Но на это необходимо было согласие гаулейтера Коха, генерала СА.
Глухая комната убежища вздрагивала, как будто русские бомбы и снаряды пробивали землю и она отзывалась обратными толчками. Серая цементная пыль висела в воздухе, чувствовалась на зубах, забивалась в ноздри.
— Господин гаулейтер, — сказал Лаш и поперхнулся — в горле едкая пыль и трудно начинать разговор о безнадежном сопротивлении.
Он склонился над картой, по которой нелегко было узнать обстановку, и это ставило командующего гарнизоном в неловкое положение: он говорил о выводе войск, запинаясь все больше, что Кох, наместник восточных земель рейха, мог истолковать как признак трусости.
Гаулейтер слушал не мигая, водянистые глаза уставились на Лаша.
— Значит, без приказа, самовольно уйти из Кенигсберга?
— У нас нет связи с командующим армией, мы не можем получить от него приказа.
Кох презрительно хмыкнул: попробовал бы командующий армией отдать такой приказ!ꓺ
— Но есть прямая связь с Берлином, — обронил Лаш. — Можно запросить разрешения.
Вскочил Кох, несмотря на свою тучность, заметался по кабинету.
— Это невозможно. Позорно! — взвинчивал он себя криком. — Мы поклялись фюреру не оставлять Кенигсберга. Кенигсберг — крупнейшая крепость Германии, немецкий оплот на востоке. Если падет Кенигсберг, это покажет всем в Германии, что русских уже невозможно задержать, что Берлин, не имеющий таких укреплений… Вы с ума сошли!