В такой напряженной обстановке лишь двое проявляли равнодушие ко всему происходящему, не двигались с места. Это были немцы-парламентеры. Они смотрели то на часового у дверей, то на окна в отсветах взрывов, и глаза их были как оловянные. Немцы стояли неподвижно, не потому, что их караулили, — даже не будь часового, они не убежали бы. Им все равно: придут свои, парламентеры легко докажут, что они не нарушили дисциплины и присяги, находятся здесь по приказу своего старшего офицера; отобьют русские контратаку и все стихнет, они, выполняя опять-таки приказ своего начальства, будут ждать генерала.
Штабу не удалось установить связь с полками. Телефонисты пошли по дороге в парк и вернулись бегом с тем же истошным криком:
— Немцы!
В дрожащем голубоватом свете ракет все увидели разрозненную группу солдат в одинаковых длинных шинелях. Наши бойцы носили фуфайки. Впереди заискрились автоматные очереди, и пули зацокали о каменную мостовую.
— Огонь! — подал команду Веденеев.
Немцев отбросили легко. Надолго ли? Они могут атаковать с другой стороны, и неизвестно, сколько их пробралось в поселок. Бой, слышно, начался и на восточной окраине.
Веденеев пошел к начальнику штаба.
— Товарищ подполковник, может, взять у Наумова хоть один взвод с парой ручных пулеметов?
— Батальон малочисленный, но рискнем. Я прикажу Наумову держать под прицелом пушек и пулеметов ворота форта — главный выход для гарнизона.
Еще не подоспела подмога, а немцы, усилив минометный огонь, снова пошли в атаку со стороны парка. Веденеев побежал в цепь красноармейцев, перегородившую улицу, выкрикнул команду и, споткнувшись о кирпичи, упал возле стены. Защитники штаба ударили залпом. Веденеев лежал перед грудой кирпича, сжимая в потной руке пистолет, и командовал. Залп, еще залп!ꓺ
И эта атака была отбита, но минометный огонь не прекращался. Мины при взрыве давали необыкновенно большое и яркое пламя. Возможно, у немцев были специальные мины для ночного боя, чтобы лучше видеть место обстрела. Или впечатление такого сильного света создавала густая темнота — она отступала и снова захлестывала голую черную землю.
Белое пламя вспыхнуло перед грудой кирпича. Удушливая, плотная волна воздуха с брызгами осколков ударила Веденееву в лицо. Свет так и остался в глазах, нестерпимо яркий, остро болезненный. Веденеев больше ничего не видел, даже не чувствовал, что лежит ничком, уткнувшись в обломки кирпича.
«Это все еще первый день войны, — подумалось ему, — утро войны, когда темнота кончилась внезапно — полыхнул такой огонь, что непонятно было, откуда он взялся вместе с грохотом и не обман ли это зрения и слуха?ꓺ Нет, тот день прошел. А дальше что?»
В белой слепоте он сначала неясно, а потом отчетливее увидел многое и воображением вызывал то, что должно быть дальше.
Отблеск зарева в Десне и изуродованные трупы… Искристый снег Подмосковья у Малоярославца; охваченные пламенем деревни, из которых убегали гитлеровцы. Залитая солнцем Западная Двина, летний зной в колыхании над пыльными дорогами Белоруссии и Литвы, и опять снег, красноватый, осыпанный черными хлопьями сгоревших бумаг, — это уже в Восточной Пруссии.
Весь путь войны был всегда в заревах и стоял перед глазами, как неугасающий пожар.
Веденеев очнулся, приподнял голову и провел рукой по лицу, будто смахнул с глаз ослепительную белизну. Стало темно, как было. Потом он разглядел груду кирпича, возле себя — красноармейца с пулеметом-ручником. Дальше еще кто-то… Кажется, глаза целы.
Пулеметчик был смуглолицый, кудрявый.
«Жолымбетов, — узнал его Веденеев, — тот самый казах… Он был в моей группе, когда выходили из окружения. Комсорг роты, потом комсорг батальона Наумова. Значит, взвод пришел».
Веденеев попытался встать. Жолымбетов повернулся к нему.
— Это вы, товарищ подполковник? Я не знал. Трогал вас, толкал, извините. Подумал уж… Я сейчас ребят крикну. Нельзя вам вставать, очень нельзя.
Но крикнуть не удалось. Он припал к пулемету и стал бить короткими очередями. Маленькое тело его вздрагивало, шапка подпрыгивала на жестких курчавых волосах, сползала набок.
Веденеев еше раз провел рукой по лицу — почувствовал что-то мокрое; кисть правой руки в крови, онемела; во рту — саднящая боль.
— Я ничего… — сказал он невнятно, когда Жолымбетов перестал стрелять. — А тут как?ꓺ Немцы где?
— Отбиваемся, товарищ подполковник. Вы можете идти? — Жолымбетов подозвал одного из бойцов. — Пока стихло, идите возле этого дома, к стене ближе. А мне надо у пулемета. Один я у пулемета, товарищ подполковник. Щуров… — И Аскар умолк.