Выйдя к машине, он подумал:
«Так или иначе, а сегодня с фортом надо кончать».
Рассвет начинался серый, с дымом от притихших за ночь пожарищ. В небе уже появились наши самолеты, и послышались глухие, тяжкие удары оземь, и снова стали вздыматься клубящиеся облака. Гулкие выстрелы артиллерии дробно врезались в грохот авиабомбежки.
Начинался четвертый день штурма Кенигсберга. Бои шли в центре города.
«Надо кончать, — повторил про себя Сердюк, — Видимо, сегодня Кенигсберг будет взят».
В штабе Сердюк побрился, надел парадную форму и поехал к форту. Впереди в трофейной открытой машине, стоя во весь рост, ехали немецкие парламентеры.
Колчин и Шабунин в окружении немецких солдат ждали возле ворот — что дальше? Подошел комендант — та же внешняя выдержка, но голос, прерывающийся, с хрипотцой, выдавал волнение.
— Господин лейтенант, господа парламентеры, мы принимаем условия… капитуляции.
Колчину противно было слушать. Какие условия, о чем еще говорить? Он потребовал:
— Поднять над фортом белый флаг.
Майор отдал распоряжение о флаге и объявил солдатам: готовиться к сдаче оружия.
Теперь солдаты уже не бегали, как ночью, готовясь к вылазке, подгоняемые приказом. Они ходили не спеша, тащили пулеметы, выкатывали из аппарелей орудия, выносили ящики со снарядами и складывали в штабеля.
Рассвело так, что Колчин мог хорошо видеть лицо Шабунина.
— У вас, Игнат Кузьмич, цвет лица страх какой нехороший. И усы обвисли.
— А вы на себя посмотрели бы, товарищ лейтенант, — с тяжким вздохом сказал Шабунин. — На вас и совсем лица нет.
— Досталось… Неужели прошла только одна ночь? Не верится. А Майсель-то крепким оказался! Если бы не он, не дышать бы нам.
— Молодчина парень! Идейный.
К воротам форта с тыльной стороны подошли группой наши командиры и несколько автоматчиков. Впереди — два немецких парламентера. Они махали руками, приветствовали и вызывали своих. Подъехала легковая машина. Колчин издали узнал «виллис» Сердюка. Выглянуло солнце. Комдив вышел из машины, сбросил шинель. Алели широкие лампасы, горели золотом погоны.
Комендант форта одернул мундир, поправил фуражку и пошел по мостику на ту сторону рва. Его сопровождал адъютант — фельдфебель. Немецкий майор остановился перед советским генералом и доложил: гарнизон форта готов к сдаче. В составе его двести девяносто шесть солдат и унтер-офицеров, вооружение: столько-то орудий, минометов, пулеметов, автоматов, винтовок, боеприпасы… Он с точностью до единицы перечислил, сколько в форту мин и снарядов, какого калибра, перешел к запасам продовольствия. Сердюк прервал его:
— Где наши парламентеры?
Комендант ответил невнятным голосом, чуть заметно кивнув на форт.
— Пусть они выйдут первыми, — потребовал генерал. — Об остальном — после…
Фельдфебель вернулся в форт. Солдаты стояли в открытом дворике колонной по четыре.
— Битэ! — фельдфебель вытянулся перед Колчиным и Шабуниным и показал на ворота.
— Прочь с дороги! — сказал Колчин по-русски, не взглянув на него, и пошел, стараясь ступать твердо; Шабунин держался на шаг сзади и чуть в сторонке.
По измученным лицам Сердюк понял, что с Колчиным и Шабуниным тут обращались не как с парламентерами. «А где же Майсель?»
Он с гневом смотрел на коменданта, а тот молчал.
Примятая молодая трава быстро поднимается. На молодом теле скорее заживет рана. И у Колчина душевное оцепенение от пережитого спало быстрее, чем у Шабунина. Лейтенант собирался рассказать генералу обо всем по порядку, но Шабунин опередил:
— Нас хотели расстрелять.
— Эсэс, — коротко объяснил комендант.
— Докладывайте, товарищ лейтенант, если можете, — попросил Сердюк.
— Могу, товарищ генерал.
Комендант догадывался, о чем докладывают генералу, и бормотал:
— Эсэс, эсэс…
Глаза Сердюка слезились — от бессонной тревожной ночи, от рассказа Колчина. Он шагнул к лейтенанту и поцеловал дважды в обе щеки, обнял и расцеловал Шабунина.
— Спасибо, братцы, держались как надо. Переведите коменданту — пусть выводит гарнизон.
Он очень устал. На минуту остановился возле машины, держась за дверцу, но тотчас выпрямился, глянул на колонну немцев, выходившую из ворот форта, и процедил сквозь зубы: