М. Сухачев
Штурман воздушных трасс
На грани невероятного
Солнце почти село. Его пунцовый диск едва выглядывал из-за темной стены леса, начинавшегося сразу же за аэродромом. Все вокруг приобрело красноватый оттенок, и от этого могильный холмик, обелиск на нем с жестяной звездочкой и кусочек картона с данными о похороненном, заделанный под осколок стекла, словно потеряли свою объемность и разноцветность. Уже почти невозможно было прочесть фамилию, имя и отчество. Но генерал Прокофьев продолжал неподвижно сидеть перед могилой, и взгляд его был устремлен куда-то выше обелиска, в небо. Похоже, там как на экране он вновь просматривал взволновавшую его сцену.
...Они прилетели сюда, на ставропольский аэродром, сегодня после полудня на стареньком, видавшем виды СБ. Несмотря на изнуряющую болтанку, генерал попросил летчика сделать круг над летным полем, на котором год назад он попал под минометный огонь и едва не лишился жизни. Пока самолет пролетал над краем аэродрома, Прокофьев мысленно воссоздавал обстановку трагического утра их отступления, когда фашисты захватили аэродром. Без труда генерал увидел с воздуха то место, на котором тогда стояли два его самолета УТ-2. С противоположной стороны в тот момент неслись на танкетках и бронетранспортерах передовые отряды наступающей немецкой пехоты. На месте прежней стоянки самолетов с малой высоты хорошо был виден могильный холмик с красной пирамидой и пятиконечной звездой. Прокофьев обратил внимание летчика на могилу и сказал:
— После посадки подрули туда поближе.
Его тянуло взглянуть на то место, где он был ранен, где погиб один из его летчиков-инструкторов лейтенант Анисимов. А вот этот скромный памятник поставлен кому-то другому, кто также, видимо, нашел свою смерть здесь в тот же памятный день.
Прокофьев с трудом вылез из кабины. От долгой неподвижности ныло раненое бедро. Прихрамывая, он направился к могильному холмику. Свежий букетик цветов свидетельствовал, что кому-то здесь до сих пор дорога память о погибшем. На лицевой стороне обелиска был вделан знакомый пропуск, который когда-то выдавали для прохода на краснодарский аэродром. Генерал наклонился и прочитал: «Полковник Прокофьев Гавриил Михайлович». Потом посмотрел на фотографию. Это был он сам. Ему стало не по себе: он стоял у своей собственной могилы. Нахлынули вопросы: как сюда попал его пропуск, кто здесь похоронен на самом деле?..
— Товарищ генерал, что же это такое? Это вы? — почти со страхом, запинаясь, спросил летчик.
— Я, конечно... то есть не я. Чертовщина какая-то. Я сам ничего не понимаю, — так же путаясь в словах, заговорил генерал. — Надо у кого-нибудь выяснить.
Он осмотрелся и пошел к ближайшему жилью, сделанному из обгоревших бревен. Здесь, помнится, была школа. Прокофьев позвал. Из-за откинувшейся плащ-палатки, заменявшей дверь, выглянула пожилая женщина:
— Чего тебе, соколик? Проходи сюда!
Прокофьев вошел и снова оказался под открытым небом, но среди стен. На топчане в углу мужчина привязывал к бедру грубый деревянный протез.
— Извините, я бы хотел узнать, чья это могила на краю аэродрома и кто за ней следит?
— Летчик Прокофьев Гавриил Михайлович, погиб в сорок втором, — сказала женщина. — Что, знал его или родственник?
— Мне бы хотелось узнать подробности его гибели. Кто может рассказать?
— Да я могу. Все на моих глазах было. Мы здесь, возле аэродрома, жили при подсобном хозяйстве больницы. Это было летом...
Она почти точно описала обстановку захвата города и аэродрома.
— Сбили его фашисты, когда он дрался с ними в небе. Силы-то были неравные. Упал он на краю аэродрома, прямо на том месте, где могилка...
Прокофьев, волнуясь, слушал о том, чего не было на самом деле, но что, по убеждению этой женщины, непременно должно было предшествовать геройской гибели летчика.
— Когда утихла пальба, мальчишки увидели разбитый самолет и направились было к нему, да испугались убитого. Как стемнело, мы, несколько баб и стариков, перенесли труп в сарай. Грех было оставлять тело летчика на поругание фашистам. Кто-то полез в карман кожаного пальто, которым он был накрыт, и нашел там пропуск. Сразу предать тело земле опасались: в городе полно шныряло немцев. Спрятали у меня в сарае под соломой. Еще шесть дней нельзя было хоронить. Потом ночью рискнули: вырыли могилку, перенесли тело летчика и захоронили. А вот весной вернулся муж, — женщина показала на инвалида, — и сработали всем миром памятник со звездой. И пропуск муж ладно приделал, чтоб дождем не попортило...