— Простое совпадение? Такого не существует. Ученик сказал смешную шутку, — перевел Цзеринг. — Настоятель любит хорошую шутку.
Констанс переводила взгляд с Цзеринга на патриарха и обратно.
— Означает ли это, что мне разрешат здесь учиться?
— Это означает, что твое учение уже началось, — ответил. Цзеринг, теперь уже сам улыбнувшись.
Глава 2
В одном из отдаленных залов монастыря Гзалриг Чонгг бок о бок сидели на скамье двое: Алоиз Пендергаст и Констанс Грин. Солнце клонилось к горизонту. За обрамленными камнем окнами открывался вид на долину Лльолунг, а за ней высились вершины Гималайских гор, омытые розовым отблеском заката. Снизу доносился отдаленный рокот водопада из верховий долины. Над всем этим прозвучал глубокий голос трубы-дзунг, эхом разносясь по горам и ущельям.
Прошло два месяца со времени приезда путешественников в монастырь. Настал июль, а вместе с ним в высокие предгорья Гималаев пришла весна. Зеленели долины, усеянные полевыми цветами, а на склонах розовели дикие розы — цветы дрока.
Двое сидели в молчании. Оставалось две недели до окончания их пребывания здесь.
Снова послышался напев трубы, и в этот самый момент огненно-красный свет погас на царственных пиках Дхаулагири, Аннапурны и Манаслу — трех из десяти величайших вершин мира. Тут же стремительно спустились сумерки, заливая долину подобно темному половодью.
Пендергаст пробудился от молчания.
— Твое обучение идет успешно. Исключительно успешно. Настоятель доволен.
— Да. — Голос Констанс прозвучал негромко, почти отрешенно.
Алоиз накрыл ее руку своей. Прикосновение вышло легким и невесомым, как прикосновение упавшего листа.
— Мы не говорили об этом раньше, но я хотел спросить… Все ли прошло гладко в февершемской клинике? Не было ли каких осложнений в ходе… э… процедуры? — Пендергаст говорил с несвойственной ему неловкостью, с трудом подбирая слова.
Констанс не отвела взгляд от гряды заснеженных гор.
Пендергаст неловко помялся.
— Жаль, что ты не допускаешь меня в свой мир.
Грин склонила голову, по-прежнему пребывая в молчании.
— Констанс, я очень тебя люблю и беспокоюсь о тебе. Быть может, я недостаточно энергично высказывался на этот счет прежде. Если так, прошу меня простить.
Констанс ниже опустила голову, залившись краской.
— Спасибо.
Отрешенность улетучилась из ее голоса, сменившись чуть заметным эмоциональным трепетом. Она резко встала, глядя в сторону.
Пендергаст поднялся следом.
— Прости, Алоиз, но мне нужно немного побыть одной.
— Конечно.
Спецагент смотрел, как девушка удаляется, пока ее стройная фигурка не растворилась как привидение в каменных коридорах монастыря. Тогда Пендергаст обратил взгляд к горному пейзажу за окном, погрузившись в глубокую задумчивость.
Когда тьма наполнила помещение, звучание дзунга оборвалось и последняя нота на несколько секунд повисла в воздухе угасающим среди гор эхом. Кругом царило безмолвие, как если бы наступление ночи принесло с собой состояние полного, застывшего покоя. А затем из чернильных теней в дальнем конце зала материализовалась фигура — старый монах в шафранного цвета балахоне. Высохшей рукой он сделал Пендергасту знак приблизиться, используя характерное тибетское потряхивание запястьем.
Алоиз медленно двинулся в сторону монаха. Человек повернулся и, шаркая ногами, скрылся в темноте.
Спецагент последовал за ним, весьма заинтригованный. Провожатый уводил его по полутемным коридорам туда, где пребывал легендарный затворник — монах, добровольно позволивший замуровать себя в келье, где места хватало лишь для медитации сидя. Отрезанный от мира, он только раз в день получал пищу в виде хлеба и воды, которые передавались сквозь единственное отверстие размером с кирпич.
Старый монах остановился перед кельей — вернее, перед ничем не примечательной на первый взгляд темной стеной. Но ее старые камни были отполированы руками тысяч приходивших попросить у отшельника мудрости. Говорили, что его замуровали в возрасте двенадцати лет. Сейчас он достиг почти столетнего возраста— оракул, прославившийся уникальным даром пророчества.
Монах дважды постучал ногтем по камню. Через минуту незакрепленный кирпич в лицевой стене начал потихоньку отодвигаться, медленно выходя из паза. Появилась высохшая, сморщенная рука, белая как снег, с просвечивающими венами. Она повернула сдвинутый камень боком, открывая маленькое пространство.
Монах наклонился к отверстию и что-то тихо пробормотал. Затем поднес для ответа ухо. Шли минуты, и до Пендергаста доносился только легчайший шепот. Монах выпрямился, видимо удовлетворенный, и сделал знак приблизиться. Пендергаст повиновался, наблюдая, как камень вернулся в прежнее положение.
Внезапно скалистая стена рядом с каменной кельей изошла глубокой трещиной, которая стала расширяться, точно раскрываясь, и наконец каменная дверь с резким скрипучим звуком отворилась, подчиняясь какому-то невидимому механизму. Пахнуло неведомым ароматным веществом. Монах вытянул руку, приглашая Пендергаста войти, и когда специальный агент переступил порог, стена за его спиной сдвинулась, возвращаясь в прежнее положение. Провожатый не последовал за ним — Пендергаст был один.
Из мрака появился монах, держа в руке оплывшую свечу. В последние семь недель в Гзалриг Чонгг, как и в свои предыдущие визиты, Пендергаст научился распознавать в лицо всех здешних обитателей — и тем не менее это лицо было ему незнакомо. Он понял, что находится во внутреннем, сокровенном монастыре, о котором только шептались, но никогда открыто не признавали его существования. Доступ сюда, в некую скрытую от глаз святая святых — который, как он понимал, посторонним был абсолютно запрещен, — очевидно, и охранялся заточенным в камне стражем. Это был монастырь внутри монастыря, в котором с полдюжины полностью изолированных от внешнего мира монахов проводили жизнь в уединении, глубочайшей медитации и неустанных ментальных упражнениях. Никогда не видя белого света, они не общались напрямую с монахами внешнего монастыря, охраняемые невидимым отшельником. Однажды Пендергаст слышал, будто полдюжины избранных настолько отошли от мира, что свет солнца, попади он на их кожу, убил бы затворников.
Алоиз последовал за незнакомым монахом по узкому коридору, ведущему в самые глубокие и отдаленные части монастырского комплекса. Стены переходов делались все более грубыми и шероховатыми, и Пендергаст догадался, что они представляют собой туннели, вырубленные прямо в скале. Туннели оштукатурили и расписали фресками тысячу лет назад, а ныне роспись почти стерлась, разрушилась под воздействием дыма, влаги и времени. Коридор повернул, потом еще раз, минуя маленькие каменные кельи с живописными изображениями Будды или росписи тханка, подсвеченные свечами и окуриваемые фимиамом. Никто не встретился по пути — только череда ниш без окон да безлюдные туннели, сырые и гулкие в своей пустоте.
Наконец, когда путешествие начало казаться бесконечным, монах и Алоиз подошли к другой двери; эта была стянута полосами из промасленного железа, скрепившими толстые железные пластины. Взмах ключа — и с некоторым усилием дверь отворилась.
Комната за ней оказался маленькой и тусклой, освещенной одинокой масляной лампой. Стены были обшиты старым деревом, искусно инкрустированным резьбой, теперь почти стертой. Вился дым от благовоний, пряный и смолистый. Пендергасту потребовалось некоторое время, чтобы оглядеться и осмыслить то примечательное обстоятельство, что комната наполнена сокровищами. У дальней стены стояли десятки украшенных барельефами ларцов из тяжелого золота с плотно закрытыми крышками. Рядом штабелями высились кожаные мешки, некоторые уже полуистлевшие, из которых частично про сыпалось содержимое в виде золотых монет — от старых английских соверенов и греческих статиров до массивных моголов. Вокруг мешков теснились маленькие деревянные бочонки; их доски вспучились и тоже наполовину сгнили, «роняя» как необработанные, так и ограненные рубины, изумруды, сапфиры, алмазы, бирюзу, турмалины и оливины. Другие, как показалось Пендергасту, были наполнены маленькими золотыми слитками и овальными японскими кобанами[10].