Я сидел совершенно нагой и никак не мог прийти в себя. Грудь сковала тоска.
Немного собравшись с мыслями, я подскочил, готовый броситься наутёк, но тут же в отчаянии упал на колени, осознав, что я совершенно не понимаю, где нахожусь и куда нужно бежать.
Над моей головой собирались тяжёлые синие тучи. Поднялся ветер, всё вокруг пугающе зашумело, и меня прошибло до спазмов.
На небе виноградной лозой выросла молния, и оглушительный гром сотряс всю округу.
Обдирая ноги о жёсткую стерню, я рванул к лесополосе и успел миновать её до следующей вспышки.
На горизонте полыхнуло синим, я выскочил на большак и побежал прочь.
Влил дождь.
Грязь под ногами противно хлюпала, точно жвачка в неприкрытом рту. Дождевые капли больно ударялись о макушку и плечи. Я бы так и упал там, утратив надежду, и уткнулся бы носом в чёрное месиво, если бы не мелькнувшие вдалеке крыши.
Наконец передо мной вырос небольшой хутор в три дома. Я заполошно бросился к первому и всем весом ударился о дверь, та распахнулась, и моё обессиленное мокрое тело грохнулось посреди узких сеней. Пролежав так с минуту, я приподнялся и прополз в открытую комнату. Там пахло тёплым молоком и хлебом. От старинной печки в углу исходил приятный жар, я сел рядом и вскоре согрелся.
Когда к онемевшим конечностям вернулись чувства, я поднялся и осмотрелся. В углу напротив печки стоял лакированный стол с дюжиной книг в коленкоровых обложках. Меж них затесались сдобный батон и толстый фотоальбом в красном бархате. В другом углу, сразу под бледным прямоугольником окна расположился массивный деревянный сундук. Ближе к выходу обнаружился широкий эмалированный таз с водой, на его дне застыло ржавое пятно.
Я решил, что лучше извиниться перед хозяевами за наглость, чем терпеть боль до их прихода, и вымыл в тазу руки и ноги. Обтёрся найденной на сундуке ветошью, поднял тяжёлую крышку и заглянул внутрь. Среди цветастых лоскутов и старомодных платьев нашлась льняная рубаха и вельветовые штаны. Я оделся и закрыл сундук.
Дождь всё не иссякал, стёкла дрожали от грозных точечных ударов, в щелях душераздирающе завывал ветер. Я приблизился к столу, принюхался: от батона тянуло растительным запахом плесени.
Внимание моё привлёк альбом. На нём лежал деревянный амулет, точь-в-точь мышиная морда. Я отложил странный талисман в сторону, аккуратно откинул бархатную обложку и стал разглядывать старые фотографии. С бледно-жёлтого изображения на меня глядели маленькие девочки в длинных платьицах, с соседней карточки серьёзно смотрел усатый мужчина в военной форме царской армии и безразлично взирала грустная дама, спрятанная за белым дефектом, будто за гигантской паутиной.
Я принялся листать, дошёл до середины, и меня передёрнуло. Взгляд успел зацепиться за что-то на предыдущей страничке. Я перелистнул назад и шёпотом выругался от неожиданности.
Фотография датировалась 1959 годом. На узкой койке с чугунным изголовьем лежала отвратительная старуха с уродливым лицом, вытянутым на манер крысиного. Рядом, сложив тоненькие ручки на животе, сидела миниатюрная девочка.
Мой лоб взмок от ужаса, я с недобрым предчувствием покосился на окно, затем на дверь — никого. Пролистал немного вперёд и снова наткнулся на страшное фото.
Тварь имела тело взрослой женщины, стояла на деревянном крыльце в шикарном пышном платье и босоножках на высоком каблуке, но вся её голова была покрыта волосами, глаза — две точки, а из-под длинного носа выглядывала пара острых зубов. Ледяная лапа страха сжала моё сердце, когда я понял, что поражённая немыслимым недугом дама стоит на крыльце дома, в котором я сейчас нахожусь.
Всё это походило на фантасмагоричную постановку какого-нибудь эпатажного фотографа. Я не хотел больше видеть это, но назойливое любопытство взяло верх, и пальцы сами листали твёрдые картонные страницы с мерзкими образами.
Чем новее становились фотографии, тем более изощрёнными оказывались уродства. Помню, как громадная крыса-мать, имеющая человеческие конечности, стояла на четвереньках, а перед ней тремя мохнатыми комочками валялись крохотные дочери. Вместо пухлых младенческих ручек у них свисали искривлённые, что сухие ветки, трёхпалые лапки.
Я перелистнул в последний раз и на крайнем изображении увидел себя, лежащего в поле.
В средостении точно лопнула склянка с кипятком. Я остервенело принялся перелистывать альбом в поисках изображений, которые пропустил, пока рассматривал проклятых крыс. Таких фото оказалось немало среди прочей мерзости, и каждое из них я обнаруживал в сопровождении сердечной боли. Мужчины менялись, они были разного возраста, телосложения и национальности, но композиция оставалась неизменной: все лежали без сознания на чёртовом поле скошенной пшеницы.