«А-а, — догадался Иван, — ты решила, что я — шут гороховый. Что я — так себе, Ванек в лапоточках… Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас… глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете?» — и тут угадывается пародия на многочисленные трюизмы в критических и филологических отзывах на творчество Шукшина. Эта сказка и по сей день кажется неким ребусом, и одним из самых интересных, загадочных ее персонажей представляется тот, к кому шел Иван за своей справкой и сумел попасть лишь с помощью чертей:
«…в приемную вихрем ворвался некто маленький, беленький — сам Мудрец, как понял Иван.
— Чушь, чушь, чушь, — быстро сказал он на ходу. — Василиса никогда на Дону не была».
«…в начале “Перестройки” был слух на Мосфильме, что собирался он ставить там “До третьих петухов”, а Мудреца, говорили, собирался лепить с Шолохова, — написал Анатолий Заболоцкий про замысел Георгия Буркова и добавил: — Вот уж был бы перевертыш и наведение очередного тумана на замысел автора».
Это все верно, тем более что Мудрец описан в пьесе не просто без особой симпатии, но хулигански, чего уж там говорить, описан, один старческий «нежданчик» чего стоит, а Шукшин, несомненно, относился к Шолохову в высшей степени уважительно, однако ведь и у самого Ивана, в той или иной степени героя автобиографического, и дури много, и слабости, и всяких прегрешений хватает — вспомнить хотя бы погубленный по его вине монастырь. Хватает и просто унижений, когда его как младенца спеленала усатая дочь Бабы-яги — так что законы художественных произведений по-своему преображают реальность и ее героев.
Легче всего эту тему пропустить, объявить надуманной, как предлагалось, например, не заниматься поисками прототипов в булгаковском «Театральном романе», — но вопрос от этого никуда не денется, совпадения, в том числе портретные, не исчезнут, и схожие сюжетные мотивы — Иван шел к Мудрецу с одними ожиданиями, а произошло нечто иное и то же самое случится у Шукшина с Шолоховым в Вешенской — не потеряют внутренней связи. Автор первой биографии Шукшина Владимир Коробов, много общавшийся с Георгием Бурковым в пору работы над книгой, писал со слов Георгия Ивановича о том, что «поначалу на месте Мудреца предполагался Летописец — герой не сатирический, мудрый без кавычек». Летописцем называл Шукшин Шолохова и в интервью Стасу Попову: «Для меня Шолохов — олицетворение летописца». А в другом месте: «Для меня нарисовался облик летописца». Но называл его же и мудрецом: «Заразил он меня своим отношением к жизни. Живет этот мудрец в Вешенской. И далек от всякой суеты… Шолохов — мудрец». Так что хотим мы этого или нет, определенная связь тут есть, а вот понять, до какой степени опосредованно она выражена, гораздо сложнее.