В последнее время вся эта история любовная, как и в целом личная жизнь Шукшина, стала достоянием профессиональной глянцевой журналистики, и в разных изданиях напечатано несколько интервью с Марией Ивановной и подругами ее юности. Любознательный читатель легко найдет их в Интернете и узнает много всяких подробностей, в том числе интимного характера, судить о коих за недавностью лет вряд ли стоит. Однако письма Шукшина его троюродному брату Ивану Попову точнее всего отражают подлинные размышления Василия Макаровича по поводу события, о котором в народе сложилось присловье — его же цитирует и сам писатель в «Любавиных»: «Жениться не напасть, как бы женившись не пропасть».
«Еще раз выражаю благодарность твоей судьбе за то, что она предохранила тебя от “семейного” шага. Т. е. когда-нибудь ты это, конечно, сделаешь, но не сейчас. Не сейчас, когда ты свеж и у тебя есть хоть немного времени думать, мечтать, радоваться, страдать и работать, работать, работать.
Ты понимаешь ли, Ваня, я убежден, что художнику жениться никогда впрок не идет. Исторически. Если хочешь — он должен быть одиноким, чтобы иметь возможность думать о Родине, о других людях».
Вообще-то это своеобразное ницшеанство — любовь к дальнему в ущерб любви к ближнему — было то, что Шукшин успел за годы пребывания в Москве не то что приобрести, а развить, и потому более поздние версии, будто Василий Макарович жалел-де о том, что его жизнь с Шумской не задалась, выглядят сомнительными. Для него действительно на первом месте стояли работа, карьера, успех, и лишь женщина, готовая это безоговорочно понять и принять, могла быть его женой. Другое дело, что ссора с Шумской фактически закрывала для него возможность бывать в Сростках: «Хочется вот поехать (соскучился по своим), но там же сейчас… атмосфера. Ах, какую я ошибку сделал, Ваня! Пожалел человека, а себя не пожалел, идиот. Боже избавь тебя, брат, решать это дело так вот быстро и необдуманно. Тут сейчас все против меня, а я ничего не могу сделать и не защищаюсь. О чем я думал? Ни о чем. Защищал свою совесть от упреков».
«А жениться обязательно? Я так сейчас напуган, что побаиваюсь говорить об этом. Знаю одно: нужно сильно любить. Даже если просто — любишь, и то может оказаться недостаточным. А у тебя еще дополнительная опасность — тебе надо обязательно работать. Не жить, а работать. Женщины же, по-моему, из ста девяносто девять не способны этого понимать вообще. Вот главная опасность. Великая опасность. Но есть еще не менее великая опасность одиночества. Эту штуку в жизни я тоже несколько вкусил. Итак: две дороги и каждая — опасность!!! <…>»
Такую степень откровенности он позволял себе только с Иваном. В разговорах с земляками по обыкновению скрытничал. Житель Сросток А. М. Калачиков вспоминал (сборник «Он похож на свою родину»): «Она <Мария> была симпатичная — за ней парни бегали. Ждала она его с армии. Потом они поженились. Почему им не пожилось — уж не знаю. В Сростках Василию этого долго не могли простить: любили Машу. Спрашивал я как-то у него: почему? Он говорит: “Да, старик, нехорошо получилось”. Больше ничего не сказал. Он сам не лез в чужие дела и не любил, когда в его дела лезли».
Да и обыкновенно словоохотливая Мария Сергеевна, когда речь заходила о незадавшейся семейной жизни ее первенца, была немногословна: «Маня-то красивая девка была. У нее косина в три обхвата моей руки. Не мешала я им жить, не мешала. Что-то не сладилось». А своему лечащему врачу Людмиле Сергеевне Форнель рассказывала (опровергая то, в чем пытался уверить Василий свою невесту в победном вгиковском письме в сентябре 1954 года): «Она самая хорошенькая была из сростинских девчонок. Васиным выбором я была довольна, тем более, что и родители Маруси были уважаемые в селе люди. Но вот уехал Вася в Москву вскоре после свадьбы, а там видишь, какие люди? Особенно артистки. Вот и всё, не вернулся к ней».
К этому можно прибавить воспоминание знакомой Марии Сергеевны, Анастасии Егоровны Даньшиной: «Она очень хотела, чтобы Василий Макарович женился на Марии. Она была очень довольна, она даже со мной говорила: “Тася, вот так и так. Вася хочет жениться вот на этой”. Я говорю: “Они хорошие люди”. <…> Мария Сергеевна говорила: “И я хочу, чтобы он на ней женился”. Она хотела, очень хотела. Она сама виновата, Маша-то, кабы поехала тогда. Там мать поставила: “Одна дочка, куда я ее отправлю”».