Шум дождя пробирается под кожу, миллионами паучьих лапок смыкается на горле и перекрывает кислород. Зрение искажается серой рябью, одуряющая слабость превращает тело в вату, я сейчас умру… Прикрываю ладонями уши, хватаю ртом воздух и судорожно оглядываюсь. По тускло освещенной аллее проносится порыв ледяного ветра, дверь музея с хлопком и воем распахивается, и я, подгоняемая смертельным ужасом, через три ступеньки вбегаю внутрь.
9
Оглушающий шум грозы тут же смолкает, грохнувшая за спиной дверь обрубает липкие щупальца страха, и меня поводит от мгновенного облегчения. Стираю кулаком слезы, стряхиваю мерзкие капли с одежды, дышу, дышу, дышу и… улыбаюсь.
Даже это овеянное жуткими легендами место куда уютнее, чем ливень, беснующийся за заколоченными окнами. А еще оно хотя бы предсказуемо, в отличие от дурацкой взрослой жизни с персонажами, чьи намерения непонятны, а поступки — обидны до горечи.
Я судорожно осматриваюсь и, вцепившись в лямку верной сумки, жду нападения незримых сущностей, но ничего не происходит. Вокруг простирается огромный холл, в его глубине горит холодный дежурный свет, пахнет пылью и старостью. Торжественно колышутся тяжелые бордовые портьеры, и тени от них оживают и расползаются по стенам от каждого сквозняка.
Достаю из кармана телефон и, прищурившись, сверяюсь со временем — четверть одиннадцатого, Фантом, скорее всего, все еще тусуется у нас, и Лиза убьет меня, если я попрошу за мной приехать. Как бы там ни было, стоит сообщить ей о моем затруднительном положении. Но, как только я открываю список контактов и собираюсь набрать ее номер, телефон озадаченно тренькает, и индикатор сети исчезает.
В выставочных залах клубится непроглядная чернота, отовсюду веет тайной, которую мне жизненно необходимо разгадать. На негнущихся ногах шагаю к широкой мраморной лестнице и, словно в тумане, поднимаюсь наверх. Позолота на перилах и лепнине загадочно поблескивает, снаружи долетает отзвук грома, но древние стены надежно защищают меня от стихии, и я ускоряю шаг.
Нет здесь никаких призраков — ума не приложу, что могло так напугать сильного и смелого Шарка той ночью. В этом музее красиво, спокойно, тихо и безопасно, и мое худое тело, пережившее паническую атаку, окончательно расслабляется. Веки наливаются свинцом, одолевает зевота, и я легонько хлопаю себя по щеке. Разум работает в аварийном режиме и еле слышно подсказывает, что надо бежать, что здесь можно нарваться на маньяка или логово бездомных, но я упорно иду вперед, в кромешную темноту второго этажа. Вскоре глаза к ней привыкают. Я различаю длинный коридор — пустые рамы на стенах, нагромождения мебели в нишах, контуры запертых дверей. За поворотом, как в зазеркалье, тянется анфилада пустых помещений, и в ее глубине на паркете лежит полоса желтого света. Нездоровое, похожее на наваждение любопытство гонит меня прямо к ней.
На цыпочках подкрадываюсь к приоткрытой подсобке, осторожно заглядываю в проем, но никого в нем не обнаруживаю и, споткнувшись о невидимый порожек, неловко заваливаюсь внутрь.
Чертыхаясь, потираю ушибленную коленку, но интуитивно понимаю: мне здесь рады… Под потолком отважно сражается с темнотой маленькая тусклая лампочка, вдоль стен удобно устроились узкие полки с баночками и склянками, в дальнем углу угадываются очертания дивана и высокого стола. У окна с плотно задернутыми портьерами виднеется широкая самодельная рамка и старинный пейзаж, растянутый поверх нее на новом холсте. Краски в верхней части работы свежи и прозрачны, но остальное полотно скрыто за слоем помутневшего лака, и изображение на нем едва угадывается. Видимо, картина на реставрации и, когда ее восстановят, вернут в музей.
Подхожу ближе, пораженно рассматриваю яркие белоснежные облака и глубокую, насыщенную лазурь неба, и по-настоящему восхищаюсь талантами и художника, и реставратора. Но на первом этаже раздается стук распахнутой рамы, в голос воют ржавые петли, дребезжит и позвякивает стекло.
Быстро оглядываюсь и вскрикиваю от испуга: позади маячит что-то невнятное, белесое и изрядно похожее на призрака! Сердце ухает в пятки, пальцы немеют, во рту пересыхает. Но, приглядевшись, я выдыхаю и подавляю нервный смешок: судя по очертаниям, страшный призрак — всего лишь еще одна картина, кем-то заботливо завешанная простыней.
Вот уж точно: у страха глаза велики. Отличный шанс отомстить великолепному Шарку и развенчать его миф про творящиеся в музее чудеса!..
Я храбро шагаю к прямоугольнику из ткани, аккуратно приподнимаю ее краешек, и она, обдав меня прохладой и пылью, волной спадает к моим ногам. На большом, в человеческий рост, полотне, я вижу смутно знакомую комнату. За окном в тюлевой дымке стеной стоит дождь, качаются черные ветви деревьев, истошно завывает ветер. Где-то на фоне громко плачет ребенок, и внезапно я четко вижу себя. На мне чудные, вычурные шмотки — блестящий топ, украшенные пайетками джинсы с заниженной талией, массивные серьги в ушах, волосы забраны в хвост на макушке. Под низким потолком испуганно мечется белый голубь — видно, залетел в форточку, — и я размахиваю курткой в попытках его изгнать. По подоконнику разбросаны конфеты и семечки, ребенок орет еще громче, тянет ко мне маленькие руки и дико раздражает. Не на шутку разозлившись, швыряю куртку прямо в голубя, сбиваю его на лету, подбираю с пола и крепко сжимаю в ладонях.