Как бы там ни было, это я призвала его в наш чертов мир и втянула в бездну тоски и боли. Точно так же поступила со мной моя неразумная мать.
— Что с ней не так? — вслух выпаливаю я. — Почему она надо мной издевалась? Тех мальчишек, моих братьев, она тоже бьет, морит голодом, бросает в квартире одних?
Спирит хмурится и качает головой:
— Нет, не думаю. Сразу после лишения родительских прав она пролечилась и завязала с запрещенными веществами. Поступила в универ, потом вышла замуж за состоятельного человека. Ведет блог о здоровом питании и у нее все хорошо.
Наверное, я должна радоваться маминому благополучию, но слова Спирита режут по живому. Выходит, я действительно мешала ей развиваться… И она не раскаялась в содеянном, не изменила своего отношения к прошлому и не ищет со мной встреч.
Я прислушиваюсь к себе — долго и внимательно — но ничего, кроме обиды и омерзения, не ощущаю. Все эти годы ее не было ни рядом, ни в моих воспоминаниях, и мне тоже нечего ей сказать.
Вертлявые подростки освобождают дальний столик, накидывают ветровки и, не удосужившись прикрыть за собой стеклянную дверь, дружно вываливаются в дождь. В зал влетает промозглый сквозняк, звенит китайскими колокольчиками, шелестит скомканными салфетками и нарушает хрупкое подобие моего комфорта. Я с тревогой оглядываюсь, но весь персонал как нарочно куда-то подевался, и за стойкой никого нет.
Считав мое замешательство, Спирит резко щелкает пальцами, и дверь с грохотом захлопывается.
— Спасибо… — Я завороженно его рассматриваю и, на всякий, держусь за столешницу, а он заговорщицки мне подмигивает.
Обычный парень в черном худи с капюшоном. С синими глазами в пол-лица, идеально правильными чертами и влажной от дождя челкой, отливающей золотом.
— Выходит, ты здесь давно… — сгорая от крайней степени смущения, я нервно верчу в пальцах пластиковую вилку. — Чем же ты все это время занимался?
— Просто жил. Обычную, не шибко интересную жизнь чувака с диагностированной клинической депрессией, — усмехается он и ловит губами пластмассовую соломинку, торчащую из стакана.
— По тебе и не скажешь! — искренне удивляюсь я. — Ты всегда сияешь как солнце.
— Это потому, что мы встретились. И повседневность стала наполненной. Я теперь воспринимаю небо, улицы и людей не только глазами, но и… душой. Кстати, до этого я свято верил, что у меня ее нет.
Он беззаботно смеется, а я съеживаюсь от сожалений. Его многолетние мучения — всецело и исключительно моя вина.
— Прости меня, — мямлю и отпиваю колючую колу. — Мне нет оправданий.
— Тебе было два года. Знаешь, Юша, на чем я с собой сторговался еще в раннем детстве? Что всю эту историю я просто когда-то придумал. И сам настолько в нее поверил, что тронулся умом — благо, это даже врачи подтверждали. Ну а… если тебя не существовало, то и злиться мне было не на кого. Хотя мои установки вечно сбоили. Когда я достаточно повзрослел, то первым делом выбрался в твой город и нашел тебя. И испытал не обиду, а светлую грусть и огромную радость. Так что… прекрати извиняться. Не за что.
Спирит распаковывает вторую порцию фастфуда и двигает поднос поближе ко мне. Я вытягиваю из пачки пару брусочков картофеля, отправляю в рот и вдруг понимаю, что чертовски проголодалась. Набрасываюсь на еду и сметаю ее в две минуты, обрушиваю на Спирита поток бесполезной информации о том, что мое прошлое тоже было скучным и беспросветным, ловлю раздраженные и восхищенные взгляды девчонок-официанток, направленные на нас, и вдруг напрягаюсь. Это только мои проблемы и беды, а Спирит, с его притягательностью и яркой внешкой, просто не мог все это время быть один.
Под ребра впивается иголка мучительной ревности, и я, сжав кулаки, аккуратно ступаю на неизведанную территорию:
— Значит, та картина в музее показала мне не загадку, а собственные стертые воспоминания…
— Да, ведь они тебя мучили. Слышал, ее автор владеет техникой, воздействующей на подсознание через зрительные образы.
— А ты… видел на холсте девушку, которая тебя бросила. Ты все еще страдаешь из-за нее?
— Я видел тебя… — буднично выдает Спирит и отпивает свою колу. Я вздрагиваю и краснею до кончиков ушей, а он, подперев подбородок ладонью, серьезно и обстоятельно объясняет: — Других девушек не было и быть не могло. Меня зовут Спирит, потому что именно ты называла меня Добрым духом. Я рисую, потому что ты рисовала…
— И стихи сочиняешь… — потрясенно шепчу я, не в силах принять и осмыслить ту власть, что имею над ним.