— Ты что-то слышал? — уточняю на всякий случай, и бессильные слезы предательски наворачиваются снова. К счастью, папа вполне искренне недоумевает:
— Я только что подошел! А что такого интересного я должен был услышать? — и я шумно выдыхаю. Грязное вранье Шарка было бы явно лишним для его ушей и вызвало бы массу ненужных вопросов.
Дойдя до машины, я вдруг понимаю, что категорически не хочу возвращаться домой — я точно сойду там с ума от волнения и обиды.
— Пап, можно я немного погуляю? Погода замечательная, к тому же, я неплохо освоилась в этой местности. И домой доберусь без проблем.
Папа настороженно прищуривается, но быстро кивает и, нажав на брелок, ныряет в салон авто.
***
Я сижу на одинокой, пахнущей краской скамейке под сенью могучих, старых елей и, откинувшись на ее жесткую спинку, вглядываюсь в туманные городские дали — незнакомые, невнятные, враждебные.
Я не дала отпор этому напыщенному придурку… И подавленные сомнения набрасываются на меня с удвоенной силой.
Даже если моя слезливая история подействует на жюри, и я каким-то чудом сумею выиграть, глобально ничего не изменится — я не стану от этого ни красивее, ни успешнее, ни сильнее…
Воспоминания о прошлых неудачах разом выползают из памяти, а раны, нанесенные Шарком, все еще наливаются острой болью и кровоточат. Все последние месяцы я исступленно мечтала о простой, но взаимной и сильной любви, и именно Шарк сначала вселил, а потом с корнями вырвал из моего сердца и первое робкое чувство, и трепетную надежду.
На скамейку ложится тень, и надо мной вырастает Спирит — в знакомой синей толстовке и с неизменной загадочной улыбкой на лице. Я ловлю легкую панику, головокружение и мгновенную радость, и мое замешательство разрастается до тихой, но мощной истерики.
— Была в «Суриковке», — поясняю я, но больше не могу вымолвить ни слова.
— Дай угадаю… — щелкнув жвачкой, Спирит опускается рядом и напряженно меня разглядывает: — Этот помойный пес обидел тебя?
Его участие слишком похоже на заботу реального парня — близкого, родного и любящего, и я, задохнувшись от нахлынувших эмоций, выпаливаю:
— Спирит, скажи, а ты кого-нибудь любил? Искренне, а не потому, что должен.
— Я не пробовал. А меня никто никогда не любил, — мрачно усмехается он, и я неловко стираю рукавом потоки слез:
— Тогда… Ты можешь… полюбить меня так?
Синяя радужка в глазах Спирита темнеет до опасной черноты, и я опять предельно ясно осознаю, насколько он красивый, притягательный, неземной, многогранный и невероятный.
Я не могу его потерять. Без него я заблужусь в дебрях старого сквера, не вынесу монотонного шума дождя, пропаду, испарюсь, перестану существовать…
— Иди сюда! — он раскрывает спасительные объятия, и я, забыв обо всем, ныряю в их уютное тепло. — Я люблю тебя. Как друга, как самого близкого человека, как девушку. Давно и неизменно. Это — единственное, в чем я уверен на двести процентов.
— И ты не оставишь меня? Никогда? — я дрожу и прижимаюсь к нему всем телом, и он шумно выдыхает в мою макушку:
— Я с тобой, пока я тебе нужен…
32
Утро снова выдалось прохладным, хотя сияющее в облаках солнце создает иллюзию летнего зноя, и купившиеся на его дружелюбие горожане, поеживаясь, спешат поскорее добраться до учебы или работы.
В нашей старенькой машине тепло, но меня разбирает дрожь — несмотря на призванные вселить оптимизм улыбки папы и Анны и даже на то, что Лиза, наступив на горло собственной гордости, помогла мне с макияжем и готическим образом. Она сидит рядом и безучастно смотрит в окно — оказывается, ее тоже задействовали в фестивале, но не в основном конкурсе. Анна и папа на передних сиденьях чересчур громко болтают и часто оглядываются, но между мной и Лизой все еще пролегают тысячелетние льды.
Может, мне бы стоило снова попытаться объяснить сестре свои мотивы, но она каждый раз цепляется за слова, выворачивает их наизнанку, а я зарываюсь еще глубже и неизменно чувствую себя виноватой.
Вздыхаю, тереблю подол черной плиссированной юбочки и ласково поглаживаю прохладную фигурку голубя, на удачу прицепленную к застежке рюкзака. Мне до нехватки воздуха не хватает Спирита — его извечного спокойствия и уверенности в моих силах, своевременных советов и успокоительных объятий, но в несусветную рань от него пришло короткое сообщение с мотивирующими пожеланиями, и с тех пор он молчит, хотя по моим ощущениям прошла уже целая вечность.
Но я точно знаю — после вчерашних признаний он точно будет где-то рядом, и одна лишь шальная мысль о его любви окрыляет и избавляет от страха.