Мне всего лишь нужно нарисовать птицу — как я делала это, наверное, миллион раз, — но рука дрожит, немеет, ломит и не хочет подчиняться.
— Ребят, калека поплыла! — мерзко хихикает кто-то из-за плеча, но я не выдаю видимой реакции, стискиваю зубы и крепко зажмуриваюсь. Перед глазами тут же возникает маленькая, обшарпанная, грязная комната, дождь за окном и теплая улыбка светловолосого мальчика. Он протягивает мне тонко отточенный карандаш, и я черчу на выцветших обоях неровный овал, палочки лап и два несимметричных крылышка.
— Гляди, это Вася, Вася… — приговариваю я, и еще один пазл из позабытого прошлого заполняет в нем пустое место. Как по наитию, поднимаю голову к огромным, бездонным небесам и вижу своего пернатого друга — рассекая потоки света и воздуха, он кружит прямо надо мной, и я радостно шепчу ему:
— Привет!..
Надеваю респиратор, двигаю стремянку ближе к стене, проворно взбираюсь на вторую ступеньку и уверенными, размашистыми движениями прямо с натуры срисовываю трепещущие на ветру перья, маленькое, гибкое тело и резной веер хвоста. Полет из страшного прошлого в неведомое будущее, и — застывшим в бетоне кадром — сегодняшний странный день. День привычных сомнений, страхов и разочарований, день новых надежд, преодолений и приобретений.
Сердце хаотично колотится в горле, я ликую вместе с диковинной птицей, но волна моего воодушевления разбивается о противное блеяние Шарка:
— А разве это не против правил?! Найденов это уже рисовал.
Я мгновенно впечатываюсь в осознание, роняю баллончик и стягиваю респиратор с лица. По какой-то неведомой причине моя работа пошла не по плану и стала точной копией шедевра, что тут до нее красовался. И я при всем желании не смогу объяснить, как и почему именно его воспроизвела…
Возле моего рисунка образуется небольшая толчея — вездесущий Шарк с подбитым глазом, напряженный, будто проглотивший лом, Фантом и несколько человек из жюри. Они о чем-то бурно совещаются, и Фантом периодически подливает масла в огонь:
«Плагиат чистой воды!»
«Она даже технику скопировала!»
«Меня в прошлый раз дисквалифицировали всего лишь за схожую концепцию…»
Выходит, Спирит не зря обзывал его плагиатором — звезда всея «Суриковки» подражал Найденову и был с позором изгнан с весеннего конкурса, и даже протекция Шарка не помогла.
— Воровка! — цедит Шарк, не скрывая злорадства, и я взрываюсь:
— По своим друзьям судишь? Я не воровка!
— То есть Найденов разрешил тебе воспользоваться его наработками? Крайне сомнительно…
Я опускаю глаза и сконфуженно мотаю головой. К сожалению, великого и ужасного Найденова я даже не знаю.
Внутренне я была готова к провалу и подспудно ничего иного от конкурса не ожидала, но отступить — значит, разочаровать папу и Анну, не оправдать доверия Спирита, потешить самолюбие Шарка, опозориться на весь город и до скончания дней тихонько сидеть в уголке и зализывать раны…
До завершения соревнований остается около часа, другие ребята уже либо сидят на бордюре и расслабленно пьют минералку, либо вносят в свои граффити завершающие штрихи, а я все не могу сочинить складную речь в свое оправдание, ищу в толпе Спирита, ведусь на издевательские гримасы Шарка, и щеки пылают огнем.
Высокая женщина прижимает к уху телефон, что-то пишет в небольшом блокноте и наконец выводит меня из ступора:
— Варвара, постарайся придумать что-то другое, — она прячет телефон в карман и приближается к моей лестнице: — Вокруг тебя небывалый шум и ажиотаж, за тебя болеют зрители. Дисквалификации они не примут — слишком уж зацепила твоя история. Но и Саша по-своему прав: справедливость тоже важна.
— Изначально у меня был немного другой эскиз, — лепечу я, вновь нарываюсь на кривую ухмылку помойного пса и выкрикиваю: — Случилось недоразумение, но я прямо сейчас все исправлю!
Скрываюсь за спасительным респиратором, отворачиваюсь к стене и судорожно соображаю. Конечно, «многие признанные мастера были привержены определенной тематике», и я «не уступаю лучшим студентам «Суриковки», но правда в том, что, кроме голубей, рисовать я ни черта не умею!
«Спирит, пожалуйста, помоги…» — мысленно умоляю я и в отчаянии закусываю губу. От напряжения во рту ощущается терпкий привкус железа, зрение размывается, кровь гулко пульсирует в висках. Чудовищное волнение вытесняет все другие эмоции, но вскоре достигает своего апогея и вдруг отключается, а в груди разгорается нежное, светлое, теплое чувство. То, что зарождалось во мне лишь в надежных объятиях Спирита и в майских трепетных снах.