Шушмор
Сады цвели той весной отчаянно. Всё было белым и розовым, но вместе с цветом, небывало рано, пришла жара, а с ней, страшные торфяные пожары, каких не было четверть века, и пробушевали они до середины октября. Горький дым висел над дачами как сухой туман, заслоняя собой небо и скрадывая очертания домов и улиц. Всё замерло. Вся зелень увяла, не успев набрать силу, и лес стоял печальный и сухой, будто прислушивающийся к чему-то. Озёра и пруды пересыхали, и умирающие рыбы обречённо трепыхались в зловонном чёрном иле. Чайки отчаянно дрались с воронами за право участия в этом пире, но вороны, раз за разом побеждали, хотя чаек было больше, и они были крупнее. Только одним воронам, кажется, было хорошо тем летом. Насекомых почти не было. Тяжёлые бронзовки и майские жуки летали низко и грузно, часто падая на землю и очумело ползая по ней не в силах взлететь снова. Бабочки колыхались в дыму как цветные лоскутки на горячем ветру и таяли в удушливой мгле, так и не решаясь присесть. Даже пчёлы нехотя покидали свои ульи, подолгу сидя у летков. Осоловевшие и дурные, они не могли перелететь через лес отделяющий участки от поля, и заполняли своим усталым жужжанием ближайшие огороды и теплицы, работая сонно и не слаженно. Певчих птиц и вовсе не было слышно. Единственный на всю округу соловей запел было раз, надсадно и немощно, но стих и ночи были по-осеннему глухи. Все окна и двери была занавешены мокрыми простынями, что бы хоть как то сдержать дым, но всё равно он был повсюду, въедаясь в кожу, точно угольная пыль и даже вода будто бы пахла гарью. Люди бродили в дыму бесполые и бестелесные. Их понурые лица были серыми и злыми. То тут, то там, пожары окружали деревни и садовые товарищества, подчас выжигая их дотла. Тревожные слухи о подступающем огне приходили каждую неделю, заставляя добровольце бежать в сторону наступающего пламени и биться с ним на дальних и ближних подступах. Это было похоже на жизнь в осаждённом городе, в котором не осталось места надежде на спасение, и где отчаянье служило храбростью, а усталость заменяла долг. Звери, не боясь людей, массово уходили вглубь болот, пытаясь переждать среди пересохших мхов буйство стихии. Одним вечером, огромный лось, шатаясь точно пьяный, медленно прошествовал по переулку, и скрылся в лесу под яростный лай ошалевших от пекла собак. Его голова медленно плыла над заборами, и мне на мгновенье показалось, что это вовсе не лось, а какое-то лесное божество, потревоженное пожарами, и что если выглянуть наружу, то можно увидеть, что у него тело человека. Но я так и не решился выглянуть, и лось исчез в удушливой дымке, унося с собой свои тайны. В начале августа, три дня подряд дул северный ветер. Воздух очистился и посвежел. Грязная листва запоздало воспрянула и зашелестела. Юркие синицы весело заскакали по пустым ветвям яблонь, озорно перекликаясь и заглядывая в окна веранды. Я решил воспользоваться этой последней возможностью, что бы в который раз пройтись по Мещёре и найти, наконец, короткую дорогу до Клязьмы, пролегающую через урочище Шушмор. Я давно хотел разведать этот маршрут и рассчитывал проделать его за три дня, двигаясь налегке и вернуться обратно автобусом. Я вышел во вторник, на рассвете. Дачи спали, наслаждаясь давно забытой прохладой. Скупая роса на чахлой траве блестела слезами нечаянной радости, и розы в чьём-то саду пахли одуряюще. Я легко шагал по переулкам, во всём примечая слишком раннюю осень, и сладкая грусть дышала в моём сердце. Я быстро вышел к полю, прошёл по его кромке до скатывающейся со склона облезлой деревеньки, и углубился в лес, держась старой дороги, существовавшей здесь с незапамятных времён. Узкая, местами сильно заросшая, песчаная тропа неспешно вилась через перелески и рощи, огибая заболоченные озёра и поймы мелких рек. Эта часть пути была нетрудной, и я с удовольствием предвкушал множество часов бесконечной свободы, в этом сравнительно небольшом, но напрочь отрезанном от всякой цивилизации крае. Мне предстояло пройти около 40 километров до Белого креста, старого перекрёстка, на котором некогда встречались две песчаные “белые” дороги и стояло большое село, о котором теперь напоминала только изувеченная колокольня, упрямо тянущаяся ввысь. Чуть дальше этого места, нужно было повернуть на север, и пробиться через Шушморские болота к правому берегу Клязьмы, сократив таким образом путь до неё на добрые 20 километров. Я шёл быстро, взяв с собой только лёгкий спальный мешок, кружку, фонарик, немного консервов, сухарей, и вдоволь чёрного чаю смешанного с листьями мяты, однако с каждым шагом моё ликование меркло. Постаревший от жары бор был неряшлив и непривычно тих. Тут и там попадались выгоревшие участки леса, с чёрными остовами уцелевших сосен, которые торчали словно черные печные трубы в кинохрониках мировой войны. То удовольствие, что я обычно получал от таких странствий, та сердечная лёгкость, та пружинящая, звенящая в каждом шаге радость, на этот раз покинули меня. Я брёл словно измученный странник, не имеющий ни крова, ни надежды, и держащий свой путь в неизвестность, и даже ясное небо не могло приободрить меня. К полудню ветер затих. Сразу стало жарко и от близких уже болот потянуло тепловатой гнилью. К трём часам ветер задул снова, на этот раз с юга и быстро наполнил воздух едким запахом тлеющего торфяного пожара. Солнце погрузилось в желтоватую пелену, и дорога стала теряться из виду уже в ста метрах. В какой-то момент, у меня мелькнула мысль о возвращении, но я твёрдо решил не сворачивать и во чтобы то ни стало достигнуть своей цели. Обмотав лицо мокрым платком, я упрямо шагал вперёд, ускоряя шаг там, где дым был особенно густым. Гнетущая тишина затуманенного дымом леса всё больше удручала меня. Я шёл, погружённый в свои мрачные мысли, едва следя за дорогой, уходя всё дальше и дальше вглубь заповедный просторов Мещёры, потеряв ощущение направления и времени. Под вечер жара понемногу спала, но густой смог по-прежнему висел в воздухе, заставляя меня надсадно кашлять. Двигаясь монотонно и бездушно, на ходу сжёвывая сухари и запивая их противной тёплой водой, я достиг Белого креста уже в сумерках. От усталости и постоянно слезящихся глаз, я едва не прошёл мимо, но вовремя заметил возвышающуюся над лесом колокольню, проступавшую сквозь дым точно покинутая сторожевая башня. В другое время я бы обязательно зашёл внутрь, но сейчас, не в силах сделать малейший крюк, прошёл мимо неё, не сбавляя шаг, и она растаяла у меня за спиной так же молча и призрачно, как и появилась. Дорога пошла вверх и через несколько минут я вышел на относительно незадымлённое место. Вконец измождённый и падший духом, я повалился на землю у подножия молодого дуба и решил заночевать здесь, полагая, что до того места, где мне нужно свернуть не более получаса ходьбы и я без труда преодолею этот отрезок утром. Раздевшись, я искупался в небольшом мутном пруду. Затхлая вода в нём пахла гнилым деревом и тиной, но мне было всё равно и купание здорово освежила меня. Я без аппетита съел банку консервов, вдоволь напился чаю и, забравшись в мешок, лёг спать рано, рассчитывая встать около пяти и продолжить свой путь. Мой костёр догорел, и всё вокруг наполнилось причудливыми тенями. Из топких низин доносились тихие всхлипы пузырящегося болотного газа, и нечто безликое расползалось под покровом тумана по лесу, касаясь всего живого своим ледяным дыханием. Ночь пристально вглядывалась в моё лицо, но я был слишком измотан, что бы о чём-то беспокоиться и чего-то бояться, и уснул мгновенно, как грудной младенец в горящем доме. Когда я проснулся, то не сразу понял, где нахожусь. Туман, густо смешанный с дымом окружал мою стоянку, да так что я едва видел свои руки. Запах пожарища был невыносимым, и оставаться здесь дальше было смертельно опасно. Я быстро собрался и при свете карманного фонаря, практически наощупь, вышел на дорогу и быстро пошёл по ней подальше от этого места. Бредя в густой мгле, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, и старался дышать неглубоко, плотно обмотав нос и рот мокрой майкой, но всё равно надсадный кашель раздирал мою грудь и я слабел с каждым шагом. Свет фонаря едва освещал мой путь, отражаясь от клубящегося облака накрывшего лес. Я поминутно спотыкался о корни и натыкался лицом на придорожные кусты, петляя по дроге словно слепец. В какой-то момент я упал, споткнувшись в очередной раз, и понял, что не хочу вставать. Красные тени заскользили перед моими воспалёнными глазами и свет фонаря стал белеть, становясь нестерпимо ярким. Смерть медленно склонилась ко мне, и её лик не был ужасающим. Напротив, мне показалось, что я вижу лицо своей матери, которое участливо улыбается мне. Я затряс головой и поднялся. Тошнота подступала к горлу, и голова звенела точно чугунный колокол, но я шёл и шёл, ведомый кем-то невидимым и властным. Я, должно быть, не дошёл до поворота совсем немного, когда, совершенно уже не чувствуя своих ног, увидел слева от себя тропинку, уходящую вглубь леса. Не сколь сознательно, сколь по наитию, я свернул на неё и побрёл по ней, как по коридору полному дыма, не зная встречу ли там смерть или спасение. Первый, робкий рассвет коснулся неба над моей головой, и дым из серого, внезапно, стал светло-розовым и будто бы даже запах спелыми яблоками. Странная мысль пришла мне тогда в голову – быть может, я уж