— Не стоило прерывать сон, барон, — ответил на поклон Гилэстэл, загораживая собой дрожащего Иннегарда. А тот, пряча лицо в тени капюшона, во все глаза смотрел на отца.
— Я всё равно не спал.
— Я понимаю.
Конюх подвел к крыльцу трех лошадей, на одну из которых навьючил поклажу. Князь сделал знак Иннегарду, и сам вскочил в седло.
— Прощайте, Ваша светлость. Жаль, что вы запомните мой дом по таким дурным событиям, — вздохнул Фаннегард. — Надеюсь, вы и ваш спутник сочтете возможным навестить меня еще когда-нибудь.
— Даже не сомневайтесь в этом, — скупо улыбнулся Гилэстэл. — В дорогу!
Им открыли ворота. Проезжая в них вслед за князем, Иннегард в последний раз оглянулся назад.
Ехали рысью. Каждый шаг отдавался в голове Иннегарда дичайшей болью. Князь сочувственно поглядывал на него, но темп не сбавлял.
— Долго еще? — припадая к конской холке, просипел Иннегард.
— До реки доберемся и отдохнем.
Когда поднявшееся солнце засверкало на речной глади, Иннегард простонал с облегчением. Остановились на берегу в тени ивовой рощицы. Гилэстэл помог Иннегарду спешиться и уложил его, совершенно разбитого и обессиленного, на траву.
Глава 17
Иннегард проснулся на одеяле под деревом. Зелень шелестящей листвы пронизывали солнечные лучи. Над ним на ветке суетилась сойка. Иннегард сел, с удивлением осмотрелся. Сойка, напуганная его движением, заверещала и перепорхнула выше.
Неподалёку горел костёр. Возле него, помешивая в котелке ложкой, сидел раздетый по пояс Астид.
— Эй, — окликнул его Иннегард.
Полукровка оглянулся, усмехнулся.
— С днем рождения, твоя милость. Обед почти готов, так что поторопись с умыванием.
И указал взглядом в направлении реки, где Гилэстэл, зайдя по грудь в воду, купал своего коня. Две другие лошади паслись неподалеку.
Иннегард поднялся, и, ощутив головную боль, поморщился.
— Головушка? — сочувственно-насмешливо поинтересовался Астид. — Это бывает после принудительного перевоплощения. Говорю тебе, ополоснись. Сразу полегчает.
— Долго я спал? — стягивая рубашку, спросил Иннегард.
— Шесть часов, — пожал плечами полукровка. — Надо признать, ты довольно тяжелый.
Иннегард прошел на берег и, раздевшись, погрузился в речные струи. Прохладная вода почти сразу уняла ломоту в голове, освежила мысли. Гилэстэл, отирая бока коня пучками травы, с полуулыбкой посматривал на светловолосого полуэльфа.
— Странно вы путешествуете, — сказал Иннегард, вернувшись к костру и оглядев нехитрый лагерь. — Ни свиты, ни слуг.
— Тебе непривычно? — снимая котелок с огня, хмыкнул Астид.
— Напротив. Я так целый год жил. С цирковым балаганом полстраны объездил.
— И как?
— Понял, что предпочитаю комфорт.
— Ты удивишься — мы тоже.
Гилэстэл вывел коня на берег и пустил пастись, а сам оделся и подошёл к костру. Сунув руку в один из вьюков, он протянул Иннегарду кусок серого гранита.
— Держи. Это тебе подарок, на память.
— Что это? — полуэльф озадаченно принял странный сувенир.
— Осколок твоей надгробной плиты. Крышку уронили, и он откололся. Корявые у тебя были похороны, надо сказать.
На лицо Иннегарда легла тень, он сжал обломок в кулаке. Гилэстэл положил руку на его плечо.
— Это уже в прошлом, Иннегард. А в будущем тебя ждёт долгая и интересная жизнь.
— С чего вы взяли? — покосился на него полуэльф.
— С того, что теперь ты мой ученик.
— И чему вы будете меня учить?
— Многому. А ты будешь учить меня. Астид, ты собираешься нас кормить?
Ели уху, черпая из одного котелка. На расстеленной скатерти Астид разложил взятый в дорогу провиант. Иннегард, поначалу чувствовавший себя скованно, вскоре расслабился и успокоился. Поев, он улегся на траве и уставился в небо, катая в ладонях осколок.
— Эй! Как там тебя, Астид?
— Астид, — кивнул полукровка.
— Где-нибудь поблизости есть приличный бордель? Мне нестерпимо хочется или убить кого-то, или….
Астид усмехнулся. Этот отвязный желтоволосый метис положительно ему нравился.
— Выше по течению городок имеется. Можем слегка увеличить доход твоему папеньке.
— Что? — приподнялся на локте Иннегард. — Платить шлюхам? Их почтит своим присутствием благороднейший …
Тут он запнулся, посмурнел.
— А кто я теперь, собственно? Брат лишил меня любимой женщины, папаша — титула и жизни.
Гилэстэл прищурился на эти слова.
— Когда я просил барона о снисхождении к твоей судьбе, он, помимо этой злосчастной свадьбы, помянул какую-то давнюю историю с женщиной. Что еще ты натворил?