Мне было шестнадцать. И когда я в очередной раз услышал слова про нормального мужика и трагедию, то, не в силах жить среди лжи, через месяц уехал из отчего дома. Так что учиться самостоятельности я начал рано. Денег ни у матери, ни у отца-педика с тех пор не брал. Пришлось зарабатывать.
Кроме того, преуспел и с девушками – можно сказать, пользовался популярностью. Достаточно было совращать их красиво. Даже после быстрого секса в парке любезно подвези её до парадной и шепни пару слов. Оставайся галантной скотиной, они это любят. Я почти никогда не сомневался в себе, разве что с очень красивыми и недоступными на первый взгляд стервами. Но сдавались и они.
И если сегодня произошло нечто вопиющее, то моя самооценка пошатнется.
«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»
Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.
Сидя под душем, я силюсь ответить на ребром поставленный вопрос: было или нет? Я ничего не помню.
Я бы сидел так вечность, если бы не протяжный крик: «Же-е-ня-я!»
Моё имя.
Не хочу откликаться.
Не горю желанием идти в спальню: «Спи, Макс, усни. Не нужно нам разговаривать». Но вопрос требует ответа. И я иду на свою Голгофу.
Причина моих терзаний сидит на розовой простыне в голубую ромашку, той самой, выбранной Кирой 3 литра спиртного назад. Воспоминание о ней, ускользнувшей от меня, пославшей мои признания в тартарары, заставляет мой лоб наморщиться ещё сильнее.
– Дружище, – тянет Макс, расплываясь в улыбке, – ты чего руки напряг? Драться собрался?
Я и не заметил, что сжал кулаки.
А он уже рядом. Возвышается надо мной.
– Макс… – начинаю я неуверенно, – скажи, ты помнишь что-нибудь из вчерашнего?
Друг хмурится.
– Вроде да. А ты разве нет?
Похоже, Макса ничто не смущает.
– Мне кажется, что помню. Но не всё.
Макс тоже силится вспомнить, да так, что от усилий вдруг становится похож на свою собаку – у неё тоже не морда, а сплошные складки кожи. Он так любит этого пса, что не водит домой женщин. Последняя его пассия была изгнана за истерику, дескать, ей показалось, что собаку любят больше, чем её. Что же, так и было. С тех пор я ни разу не слышал о женщинах в его постели. И это наводило на определенные мысли.
«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»
Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.
Лицо моего приятеля светлеет.
– Раз в твоей голове дырка, я смогу быстро освежить эти воспоминания. – С этими словами он садится на диван.
Глава II
Идеальная женщина
– Нам всегда было труднее. Представь себе идеальную женщину, – говорит Макс и запихивает в рот очередную гренку с чесноком.
Напротив нас танцует стриптизерша. Она изгибается так, будто у нее отсутствует позвоночник.
– Она прекрасна, она соблазнительна, – продолжает друг. – Тело, покрытое нежной теплой кожей, – бархатный плод наслаждения. Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи. Они обещают намного больше, чем любые из тех жалких утех, которые ты испытывал до встречи с ней.
Мы сидим, будто приклеенные птицы на своих подогретых местах.
Он говорит, а я стараюсь отвлечься и ни о чем не думать. Сам бы я навряд ли выбрал для посиделок стрип-бар, но Максу только дай повод. Если он хочет расслабиться, то чихает на чужое мнение. Заботы и желания окружающих его мало интересуют. С его точки зрения, раз уж мы поссорились с Кирой, то паузу в отношениях нужно использовать на все сто – отдохнуть как следует. А потом уже мириться и жить как жили.
Я бы с большим удовольствием остался дома, но Макс умеет настаивать: он буквально заставляет поверить, что без развлечений зачахнет за полчаса, и если ты не черствый сухарь, немедленно помоги другу.
Так мы оказываемся здесь.
– Быть может, вам нужно чего? – бесцеремонно спрашивает женщина. Она подкрадывается незаметно: удивительная легкость при ее габаритах, – впрочем, эта матрона тут же плюхается на соседнее место будто мешок с картофелем, отчего впечатление изящности пропадает.