Катя подошла к окну. Под окном аллея, и верхушки деревьев качаются возле окна - Боже, какое жалкое зрелище: грязь, пустота - ни снега нет на улице, ни травы. Ведь Катя видит эту картину который день и не первый год - и не видела никогда. А Володя - как он умеет все подметить и сказать одной фразой, не пускаясь в пространные рассуждения.
Вид мертвого бульвара рождал тоску...
Но ведь бульвар не мертв! Он спит; еще пара дней, и юная листва украсит город - и мир преобразится.
На столе телеграмма: "Буду Москве первенстве Союза".
Когда? Где?
Стала ждать.
Вечерами спешила домой, даже библиотеку забыла.
Отец глянул удивленно: воскресенье, день, она - дома.
<Что?> - спрашивает мама.
<Что?> - спрашивает бабушка.
Катя пожимает плечами: "Ничего. Ну, почему я должна идти к кому-то в гости, если мне не хочется".
Мама смотрит настороженно: "Что-то случилось?"
Бабушка смотрит встревожено: "Ты не больна?"
Катя недовольно поводит плечами, уходит в свою комнату. Ложится на диван, кутается в плед. Нераскрытая книга валяется на полу.
Древнерусский сдан на отлично, и Катя примчалась домой счастливая и голодная. Села на кухне за стол: "Бабусенька, умираю, есть хочу".
Бабушка сняла с плиты сковороду, подняла крышку, под ней жаркое, и оглушительно пахнуло вкуснятиной!
Мама вошла в кухню, положила газету с программкой у телевизора, пошла обратно. Выходя, остановилась в дверях: "Да, заходил этот, как его, ну, тот, с кем ты переписываешься. Он здесь на сборах. Завтра они уезжают с Казанского. Кажется, в восемь. Там записка, на пианино".
Катя поднесла ложку ко рту и вдруг почувствовала, что не хочет есть. Она попыталась откусить хлеб - нет, не хочет.
- Ты что? - встревожилась бабушка. - Да из-за чего?
- Ничего, - вяло ответила Катя, у нее было какое-то странное состояние, как накануне ангины: слабость, вялость...
Она отставила тарелку, пошла в комнату.
Он - в Химках.
- Ты куда? - изумилась мама. - В Химки? Зачем тебе это надо? Можешь съездить завтра на вокзал, если хочешь на него посмотреть. Да ты понимаешь, что такое Химки? Это что - дворик? Где ты будешь его искать?
- Я его найду, - сказал Катя. Минуту подумала у шифоньера, достала любимое платье. Переодеваясь, почувствовала, как вялость сменяется возбуждением, словно пришел черед лихорадки: щеки горят, душно, сердце бьется. Господи, да что это с ней?
Бабушка вошла в комнату, с порога хотела что-то сказать, но не сказала, постояла, помолчала, глядя на Катю. Катя мимо нее прошла в прихожую.
- Ну, слава Богу, - тихо сказала бабушка.
- Ближе не нашла, - встала в дверях залы мама.
Отец с газетой появился за маминой спиной:
- Опять ночные бдения? Хочешь в КГБ на учет попасть? Чтоб в одиннадцать...
Катя рванула входную дверь. Прежде чем дверь захлопнулась, услышала мамино, непривычно злое:
- Да ты что, не видишь, что с ней творится?!
Он думал: она - некрасивая девочка, ее доля - насмешки, пренебрежение, и в поисках хоть кого-нибудь, кто утешит ее, скажет хотя бы одно доброе слово, бросилась писать незнакомому парню. Ответил неохотно, чуть ли не по принципу: когда-нибудь зачтется. Потом понял, что девушка умна, интеллектуальна (у некрасивых много свободного времени, есть возможность подумать и над книгами, и о жизни), потом стал думать, что она богата духовно и, наверное, добра и великодушна (ведь ей приходится страдать, а страдания, как известно, очищают), только... кто обратит на это внимание? Хотя, может быть, и знают ее достоинства, и ценят их, и ее уважают, и дружбой ее дорожат, но... любят других.
А она пришла красивая, эффектная, сразу видно, что из хорошей семьи и образованная, и, уверенная в себе, сквозь ватагу парней, что своими шуточками ввергали в краску всех институтских девчат, прошла словно сквозь волну, небрежно, как щепки, отмахнув их рукой, и они расступились, и молча, все как один смотрели ей вслед. А она остановилась не перед кем-нибудь - перед капитаном, тихо спросила о чем-то, и тот развернулся и указал на него, да так и смотрел ей вслед и на него, словно пытался что-то понять. А она мимо рослых самонадеянных красавцев, с накаченными бицепсами, с наглыми взглядами, что привыкли, что после соревнований их встречают у раздевалки девчонки, прошла к нему, щуплому, хилому, невысокому, которого только потому и взяли в команду, что нужен был как можно более легкий рулевой. А он стоял, как всегда, чуть сутулясь, и глупо улыбался, и представлял, как глупо и жалко он выглядит, и улыбался еще глупее и выглядел более жалким, чем обычно. А она стояла рядом с ним, говорила с ним и смотрела только на него, словно он один и был на берегу.
Вокзал был пестр, криклив и грязен.
Они вошли в вагон и пошли по узкому проходу. До отправления сорок минут, и им столько надо сказать друг другу, но Володя зачем-то решил показать ей свое место. Он шел сзади, раскачиваясь при каждом шаге (словно поезд внезапно тронулся), улыбался и говорил ей в затылок, в шею какие-то пустые ненужные слова, что он не ждал, что вот он такой, а она вон какая.
Какой такой? А она - какая? А чего он ждал?
Проход был узок, и слева и справа сидели, стояли, толпились парни, и пахло отвратительно (Катя ни разу в жизни не ездила плацкартным вагоном, всегда в купейном или мягком, а чаще летала самолетом). Парни - как на подбор, с картинок спортивных журналов: ладные, широкоплечие, с играющими сквозь ткань рубашек мускулами - все были какие-то... странные: смотрели нечетко, говорили неясно, мололи какой-то вздор, чушь, пытались острить, и все шутки были банальны, неумны, неинтересны. Кате стало жаль Володю, что с его умом, тонкостью, деликатностью должен жить в подобном обществе, и она оглянулась на ходу, и - жалкое существо, как больной ребенок, уронив на плечо голову, улыбалось во все стороны, и угодливо, и хвастливо, и было непонятно, что такому делать среди здоровых мужиков. И Катя отвернулась поспешно. И поняла: он повел ее по вагону, чтобы вся команда увидела, что она его провожает.
Они сели на деревянную скамью, за раскрытый столик, и Катя ждала, что Володя скажет ей что-то важное. Но он все вертел головой, все смотрел по сторонам, лишь мельком поглядывая на Катю. И тут же со всех сторон потянулись парни, и все предлагали выпить за знакомство и расставание.
И Катя поняла, что все они, и Володя, пьяны.
У них всего несколько минут, а он - пьян?
Катя глянула на часы - как долго до отправления поезда.
Катя долго держала конверт в руках, наконец, раскрыла.
"Милая Катенька, пишет тебе из провинции все тот же Владимир Сергеевич, который целых два вечера тебя мучил. У тебя там, наверняка, есть с кем проводить время, а я у тебя его отнял. Но, надеюсь, ты меня простишь. А в остальном, все было, как по плану. Я ведь точно знал, как это будет. И знал, что ты скажешь, чтобы писал. Бывают времена, когда помираешь со скуки, а тут тебе, пожалуйста, письмо, есть над чем посмеяться.
А мне понравились все стихи, что ты мне читала. Вот уж никогда не думал, что мне могут так понравиться стихи. Тот вечер в Москве, наверное, был самым насыщенным в моей скучной жизни.
Катенька, ты мне, пожалуйста, напиши, если не трудно, письмо, расскажи, как тебя проводил тот парень из нашей команды, что остался на первенство Европы - он, точно знаю, пошел тебя провожать".
Смутно вспомнился силуэт, что следом шел к метро.
Суетный вокзал. Длинный состав. У подножки вагона - парень с угодливой улыбкой.
Катя опустила руку. Листок упал на пол, слабо шелестнул.
Это было в провинции, в страшной глуши,
я имел для души
Дантистку с телом белее известки и мела,
А для тела
Модистку с удивительно нежной душой.
Катя открыла балконную дверь. Свежий ветерок тронул лицо.
Так мне горько и стыдно
И жестоко обидно:
Ах, зачем прозевал в дантистке
Прекрасное тело,
А в модистке
Удивительно нежную душу!
Катя вышла на балкон. Сквозь прутья балкона огромное дерево тянулось к ней тонкой веткой. Катя склонилась, тронула губами нежные зеленые листики и ощутила едва уловимый аромат новой жизни.