В это время, благодаря обстоятельствам, которые я вам объясню, Марлинг располагал большим богатством. Он был вообще щедр, а деньги посылаемые им ее матери, были благодарностью за свободу. Деньги приходили аккуратно каждый квартал, и она подозревала, от кого, но у нее не было доказательств, она с удовольствием получала их; потом дочь незаконно завладела ими, назвавшись после смерти матери девичьим именем.
Марлинг был моим гувернером, и, благодаря его заботам, его, я сказал бы, любовному руководству, я почувствовал себя лучше, хотя был еще не совсем здоров, когда скончалась мисс Мерси. В своем безумии я обвинял Марлинга в ее смерти, потому что видел, как он налил что-то из зеленой бутылочки и старался разжать бледные губы мисс Мерси. Я убежден, что был несправедлив к нему, хотя он постоянно вспоминал об этой бутылочке. Я думаю, это входило в его лечебный план — поддерживать иллюзию, пока я не пойму моего заблуждения
Когда мисс Мерси умерла, я был так болен, что меня пришлось запереть в комнате, и я думаю, именно в это время миссис Эдвинс предложила план, который и был потом принят, — подменить меня Марлингом. Вы удивитесь и не поверите, что Марлинг никогда не мог простить этой женщине, что она уговорила его решиться на этот шаг. Один раз он сказал мне, что благодаря ей ом очутился в большем рабстве, чем я. Думаю, со своей точки зрения он был прав. Меня увезли в Беркшир, и я ничего не знал о замене, пока через несколько месяцев меня не перевезли в Парк-Лейн. Там он мне сказал, что мое имя Марлинг, а он Гарло. Он каждый день повторял мне это, как урок, пока я не привык к перемене.
Не думаю, чтобы меня это занимало; у меня появился большой интерес к книгам, и он всячески его поддерживал. Он с полным правом мог говорить, что хотя и держал меня в заключении, но спас от идиотизма. Спокойствие и беззаботность жизни, комфорт и умственная удовлетворенность, которыми он окружил меня, были самым лучшим лечением. Он познакомил меня с патологической стороной моего случая, читал мне книги, объяснявшие, почему мои условия жизни были самыми подходящими, и я опять скажу, он был совершенно искренен.
— Постепенно облако, обволакивавшее мой ум, стало рассеиваться. Я начал мыслить логически, последовательно, стал вникать в прочитанное. Размеры зла, которые он причинил мне, открывались все яснее. По прав-де сказать, он никогда не скрывал от меня самого факта подмены. Он поверял мне все свои мысли и поступки. Я знал о каждой придуманной им махинации. Однажды ночью он вернулся в страшном волнении и сказал мне, что слышал голос своей жены! Он заходил в квартиру человека по имени Ингл, и пока он там был, пришли две уборщицы, и у одной из них был голос его жены; он упал в обморок.
В это время он и Ингл были заняты подготовкой неслыханного плутовства: подделать наружность Ингла, который был блестящим актером, так, чтобы его можно было принять за министра иностранных дел. План заключался в том, чтобы залучить министра в Парк-Лейн, опоить его и подменить Инглом, который, чтобы блестяще сыграть свою роль, целую неделю провел в изучении кинолент, на которых был запечатлен сэр Джозеф Лейтон. Таким образом он изучил все особенности манер сэра Джозефа и раз даже пошел на митинг, где выступал сэр Джозеф, чтобы услышать его голос. План начали приводить в действие. Сэр Джозеф зашел в комнату Гарло, выпил там рюмку вина и тотчас же, как говорят, свалился с ног. Уже переодетый Ингл ждал за дверью; Марлинг говорил мне, что он был поразительно похож на министра. Он вышел из дому, поехал в парламент и произнес там речь, которая вверх дном перевернула рынок.
Но перед этим в Парк-Лейне 704 произошла трагедня. По-видимому, когда Марлинг обратился к Инглу со своим предложением, актер сомневался, идти ему или нет. Он подозревал ловушку и написал письмо с отказом. Потом он передумал, но оставил письмо на своем письменном столе, а уборщица, миссис Гиббинс, увидев надпись «весьма важное», решила, что хозяин ее вышел и забыл письмо, и, желая угодить, сама понесла его в Парк-Лейн. Марлинг открыл ей дверь, за которой его ожидал самый ужасный удар в его жизни, потому что он сразу же узнал ее. Он пригласил ее в библиотеку, она поскользнулась на паркете и упала, ударившись головой об угол письменного стола. Он приложил все усилия, чтобы привести ее в сознание, я могу это засвидетельствовать. Даже меня позвали вниз на помощь, но она была мертва, и возник вопрос, куда деть ее тело.
Марлинг не переставал потом осуждать себя за то, что он не позвал тотчас же полицию, но он не хотел, чтобы его имя связывалось с только что выпущенным каторжником, и они вместе с миссис Эдвинс отвезли тело в Гайд-парк и бросили в пруд. Вы говорили мне, что там были следы борьбы, но это не так. След оставила миссис Эдвинс, а не умершая женщина.
Марлинг никогда не видел принесенного ею письма, которое, вероятно, выпало у нее из кармана, когда они несли ее к каналу. Потом он мне все рассказал, и я знаю, что он говорил правду.
(Здесь рассказ мистера Гарло был прерван на два часа, так как он стал обнаруживать признаки усталости. Он возобновил его еще до полуночи.)
— Марлинг свои преступления всегда называл шутками. Я думаю, что это ходячее название в преступном мире, и Марлингу оно понравилось. Величайшей «шуткой» был план, как снова вернуть сэра Джозефа его друзьям. Я думаю, что придумал его Ингл, и вот в чем он заключался. Достали два совершенно одинаковых костюма негритянских менестрелей и решили, что Ингл устроит так, что в известный час его возьмут под арест и отправят в то место, которое Марлинг неизменно называл «спасательным судном».
— «Спасательным судном»? — быстро перебил Джим. — Почему он так называл это место?
— Я скажу вам, — снова заговорил Гарло. — Вы помните, что он подарил полиции тюремный дом, выстроенный им в пятидесяти шагах от своего дома; он сделал этот подарок с такой мыслью: если его арестуют, то, может быть, посадят в этот дом.
Сэр Джозеф лежал под влиянием снотворного в комнате близ подъемного гаража до известного момента; тогда его раздели, сбрили ему усы и выкрасили лицо черной краской. Потом его пронесли через маленькую дверь, которую, вы говорите, видели, в вымощенный кирпичом коридор, откуда вела лестница в одиночные камеры, и замена была произведена очень легко. В каждой камере нары поднимаются, если вы знаете секрет, как крышка сундука, и под каждой кроватью имеются ступени, ведущие в коридор и далее в гараж…
Джим помчался в тюремный дом на Ивори-стрит.
— Мне надо видеть Гарло! Скорее! — задыхаясь, крикнул он.
— Он в девятой камере; он спал, когда я его видел в последний раз, — сказал ему дежурный инспектор.
— Проводите меня к нему, — нетерпеливо сказал Джим и пошел за тюремным сторожем к девятому номеру.
Сторож посмотрел в окошечко. Внезапно он вскрикнул и отпер замок. Камера была пуста!
Когда они пришли в гараж, темно-синей машины там не было; ее нашли потом на Гарвичской дороге, но блистательный Гарло исчез, как сквозь землю провалился; его больше не видели, хотя приходили иногда с континента известия о гигантских операциях, производимых неизвестным богачом через испанские банки. Гарло Великолепный держал большую часть своих денег в Испании. Джим посетил эту страну, но никаких справок не наводил.
Людям во время медового месяца не до наведения справок.
— Если бы я только знал про этот проклятый тюремный дом! — сказал однажды Джим, когда они бродили по Пуэрта дель Соль, но Эйлин тотчас же прекратила разговор: она знала о дощатых нарах, которые были дверьми к свободе.
Слишком уж хороша была эта «шутка», чтобы Гарло хранил ее про себя. Да и рассказав ей, он не подвергался никакому риску. Он был тонкий психолог.