— Если окажут сопротивление, то убейте их обоих прямо на месте, — напутствовали Хвелинского и Навашинского Котовский и Неверовский. Правда, Жаромского убивать ни Навашинский, ни хорошо его знавший Хвелинский явно не хотели, а вот Гонсевский… Этот изрядно всех взбесил. Между собой оба командира отряда порешили судить и расстрелять Гонсевского на месте, не доставляя в Кобрин, боясь, что в Кобрине на суде Гонсевский откупится, или его не очень строго накажут за его знатность и авторитет.
— Нам надо просто вывезти польного гетмана из Вильны, зачитать приговор и расстрелять, как изменника и вора, — говорил Навашинский Хвелинскому. Тот хмурился, чувствуя явное самоуправство, но не протестовал.
А тут и новый слух, да к тому же многими подтвержденный: Гонсевский за хорошие деньги готов уступить царю в вечное пользование Смоленщину и Северщину. И это несмотря на то, что польный гетман сам родом из Смоленска! Добавились и очередные слухи, что с помощью крымских татар и казаков Гонсевский хочет разбить силы конфедератов. Дело шло к гражданской войне, и это в самый переломный момент войны с царем!
— Срубы с московскими купцами с дозволения Гонсевского и Жаромского уже плывут по Двине к Риге, а царский посол Нащокин едет к королю. Зачем едет? Делить землю нашу — вот зачем! — рассказывали друг другу конфедераты. Эти слухи долетели и до Кмитича, и до Михала Радзивилла. Оба друга были крайне возмущены поведением Гонсевского. Михал, как и его кузен Богуслав, требовали отобрать у Гонсевского булаву и уволить с поста директора комиссии. Кмитич вспомнил все трения между Гонсевским и покойным Янушем Радзивиллом и даже послал в подмогу конфедератам отряд в двадцать казаков, чтобы помочь пленить Гонсевского, как и своего хорошего друга Жаромского. Возглавил отряд вечный ангел-спаситель Кмитича ротмистр Сорока.
— Гляди, — напутствовал Сороку Кмитич, — присмотри, чтобы с Жаромским ничего не случилось, чтобы сгоряча хлопцы не намяли ему бока. Он мой боевой товарищ. Пусть их с Гонсевским невредимыми доставят в Кобрин на суд. Понял? Отвечаешь за него головой.
— Не хвалюйся, пан полковник, — успокаивал Кмитича его верный и постоянно веселый усатый ротмистр, — все будет добра. Арестуем по всей форме и проформе!..
Сорока уехал в Вильну в последний день ноября. Уже неделю от него ничего не слышно. Едва запрыгнув в седло, Кмитич больше не думал о Хованском и красноречивом разговоре с ним. «Как там ротмистр Сорока? Справился ли со своей миссией?» — с тревогой думал Кмитич.
Глава 2
ГИБЕЛЬ ЖАРОМСКОГО И ГОНСЕВСКОГО
В 1662 году царская армия походила на огромный ком сплошных проблем. Ратники убегали из расположения своих частей, а иные переходили на сторону Речи Посполитой. Боясь усиливающегося дезертирства, в Смоленске за пределы стен города ратный люд вообще не выпускали. От оставшихся в сентябре 1654 года под рукой царя смоленских шляхтичей сохранилась едва ли половина — остальные разбежались. В семье Злотеев-Подберезских также росло напряжение. Маришка, вечно покорная и не перечащая отцу, сейчас чуть ли ни каждый день устраивала истерики.
— Это из-за вас, папенька, я лишилась мужа! Из-за вас сидела здесь, пока не изнасиловали! Из-за вас вся моя жизнь пошла наперекосяк! Чего ради остались мы с москалями в Смоленске? Какую безопасность вы мне здесь обеспечили?
Пан Злотей, осунувшийся, поседевший и сильно постаревший за последние пять лет, молча выслушивал нападки дочери, слеза блестела в его глазах. Но что он мог сделать сейчас? Да, напортачил. Да, был не прав, не отпустив дочь к Кмитичу. Но не признавать же дочке все свои ошибки, тем более, что былого не вернешь! Не уходить же сейчас, когда неизвестно куда идти! Злотей лишь подходил к углу и крестился на икону Божьей Матери.
— Помилуй меня грешного…
Кризис переживала не только армия Московии, но и сама ее экономика. Из-за затянувшейся войны царская казна пустела. Царь велел чеканить медные монеты по курсу серебряных, ибо денег в государстве почти не осталось, все сожрала жадная пасть военных расходов. Те желдаки и наемные донские казаки, что получали за службу такие медные гроши вместо серебряных, начинали бузить и возмущаться, ибо селяне не продавали за эти медяки им еду и питье по прежнему курсу серебряных денег. Цены на продукты, таким образом, выросли в пятьдесят раз! Ну, а в самой Московии крестьяне, возмущенные увеличивающимися в геометрической прогрессии поборами, начинали волноваться, грозя волнения перевести в бунт по всей стране. Собственно «медный бунт» из-за тех же самых медяков и поднялся в самой Москве…