— Нам известно, что он за человек! — проговорил Еламан. — И если не хотите больших неприятностей, запомните: Даурена нет и никогда его не было. Открытие принадлежит вам. И все труды соответственно тоже ваши. Вы обязаны нам гарантировать, что имя изменника не будет упомянуто в ваших работах. Я прошу вас просмотреть их с этой именно точки зрения. Мы ведь оба не желаем себе неприятностей. Так ведь?
...Вот все это и вспоминал Нурке, когда машина пролетала по степи.
— Ау, ты что — язык проглотил? — воскликнул Еламан.
Нурке вздрогнул, поднял голову и опять увидел перед собой то же самое ненавистное сухое лицо, что и десять лет назад. «Нет, что, что, а Еламан не переменился», — понял он.
— Хорошо, — сказал Еламан, поняв, что молчания Нурке ему не переждать. — Но ты понимаешь, зачем бурят эти канавы? Это подкоп под тебя. Даурену во что бы то ни стало надо показать, что руда есть. А твои скептические прогнозы... Хорошо, если они просто идут от невежества, — а ведь можно повернуть и на политическую ошибку и на вредительство.
Нурке обернулся и посмотрел на Еламана.
— Слушай, что ты каркаешь? Что в конце концов случилось? Но конкретно, конкретно.
Еламан коротко развел руками.
— Пока ничего слишком плохого, но все в будущем.
— Перестань меня интриговать! — прикрикнул Нурке. — Я не женщина, если что знаешь — говори прямо, а не то молчи. В чем ты подозреваешь старика?
Еламан повернулся к Ажимову всем корпусом.
— В разложении коллектива. В том, что он его постоянно настраивает против тебя — руководителя всех работ, Все это делается, конечно, очень осторожно и не в лоб. На честную схватку ты его не вызовешь, тут он знает: ты положишь его сразу.
— Кого же? Кого же он переманивает на свою сторону, геологов, что ли? Васильева, Гогошвили, Ведерникова? Кого!
— Мало, мало назвал, прибавь еще хотя бы Жарикова и Ажимова-младшего. Тут Ержанов ничего не жалеет: кого берет лаской, кого эрудицией, кого панибратством. Что ж? На дудочку и кобра вылезает из норы! Хороший старик Даурен — уважительный, мягкий, совсем не то, что Нурке! Вот поэтому люди к нему и тянутся, ласковому-то! А он ждет момента. Улучит его, и так тебя бахнет в спину, что ты и жив уже не останешься.
— Да как он это сделает, как? — закричал Нурке. — Бесчестный ты человек! Тебе бы только кого-нибудь в чем-нибудь подозревать! Что ж, меня народ не первый месяц знает.
Еламан покачал головой.
— А кричишь ты здорово! На всю степь! Знаешь римскую поговорку: «Юпитер, ты сердишься — значит ты не прав». Не сердись, Юпитер! Я тут ни при чем! А еще вспомни уже нашу, а не римскую пословицу: «Ярость — нож, палка — ум, — чем больше стругать, тем тоньше становится». Присмотрись к Ержанову, ко всем его делам присмотрись. А потом так дай ему по шее, чтоб он больше не встал. В скважине и похороним!
Нурке вздохнул. Машина летела теперь во весь опор. Только ветер свистел в ушах.
— Вот что, — заговорил наконец Нурке, не глядя на Еламана, — что-то подобное я уже однажды от тебя слышал и поддался, а вот теперь хожу перед Дауреном согнувшись и боюсь, что он мне в глаза ненароком поглядит. Довольно, напился я из твоей навозной лужи, больше не хочу, спасибо. И если не желаешь со мной терять отношения, — ни слова плохого о Даурене! Я и тебя и его хорошо знаю! Вот так. Исполняй!
Еламан всего ожидал, только не такого ответа. Он лихорадочно нажал на стартер. Машина понеслась. Попадись под колеса кочка или большой камень, и они рухнули бы.
«Ну так и черт с тобой! — думал он, — и иди к дьяволу. Я с тобой не так еще поговорю!»
А Нурке ничего не замечал. Он сидел, смотрел по сторонам и улыбался. Он был доволен собой: чувствовал, что наконец-то ответил негодяю как следует.
После полудня они уже были в Саяте.
...Несмотря на то, что Даурен, Жариков и Бекайдар были в соседнем отряде и за ними послали машину, Ажимов сразу же после приезда решил, не ожидая их, созвать производственное совещание. Собственно, даже не совещание он созвал, а просто попросил рассказать, что же у них делается и как ведутся поиски. Оказалось, что шурфы и мелкие скважины заменили более глубокими скважинами по совету Даурена Ержановича. Даурен каждый день выезжает на место работ и, кажется, доволен.
И пошло, и посыпалось. «Это мнение самого Даурена», — «Даурен сказал...» — «Даурена просили». — «Он провел беседу». — «Дауке предполагает». — «В этом надо, безусловно, согласиться с Дауреном». В общем Даурен, Даурена, о Даурене. Сначала Нурке все это принимал с улыбкой, а потом взорвался. Видно, не совсем даром предупреждал его Еламан: в коллективе что-то безусловно происходит, и в центре этого «что-то» стоит Ержанов.