А у холмика все уже собрались — пели, смеялись, кто-то даже забренчал на балалайке, а Дамели не было. Правда, его успокаивало, что не было еще нескольких девушек, ее ближних подруг — Маши Стахановой, красавицы Даши Бойко и Розы Оразбаевой, но все равно он чувствовал себя прескверно: не мог усидеть на месте, не ходил, а почти бегал по площадке, на вопросы отвечал невпопад, и все над ним смеялись. И вдруг он услышал голос Дамели. Она пела. У нее было редкое сопрано, и ее голос можно было узнать из тысячи. Он так и застыл на месте. Из-за камня показалась группа девушек. Дамели шла в центре. Сегодня она выглядела очень яркой и красивой: на ней было голубое платье и поверх него красная кофточка. На голове круглая шапочка из золотой парчи, черные смоляные косы она не заплела вокруг головы и они падали на плечи. Идет ровно, плавно, пожалуй, медлительно. И вдруг откуда-то вынырнул высокий худощавый Ведерников, что-то сказал и девушки засмеялись, а Дамели запела (ее сразу же поддержали подруги).
«Да, — подумал Бекайдар, — вот это в самый раз. Спасибо тебе, Дамели».
И вдруг он вздрогнул. Она шла не одна, держа ее осторожно под локоть, с ней шествовал, — а иначе не назовешь его походку — высокий худощавый юноша. Он был хорош, курчав, черноглаз. Такие девушкам должны нравиться особенно. Недаром все смотрели только на эту пару. А они шли спокойно, переговаривались. На Бекайдара она даже и внимания не обратила. «Ну, держись, старик, — приказал он сам себе, — тебе сейчас будет очень плохо. Ты черт знает что выдумываешь, а Дамели на тебя даже и не смотрит. Ты, конечно, этого никак не ожидал. Держись, старик, хотя это и чертовски трудно». Но как Бекайдар не был огорчен и даже убит, он все равно сейчас же вспомнил Шекспира: «Ревность — чудовище с зелеными глазами». И вдруг Дамели, которая до сих пор шла только со своим партнером, глядела только на него, слушала только его, выскочила из толпы подруг и схватила Бекайдара за руку.
— Ыклас! — крикнула она своему кавалеру. — Иди знакомься — это тот самый джигит, о котором мы с тобой говорили. Бекайдар! Знакомься, мой двоюродный брат по матери, великий поэт Ыклас Арыстанов.
Как ни сдерживался Бекайдар, какой равнодушный вид он на себя ни принимал, но тут он чуть не подпрыгнул от радости! Двоюродный брат! Ну это же совсем меняет дело!
— Я очень, очень рад познакомиться с вами, — сказал он и так горячо сжал руку, поэта, что тот не выдержал и засмеялся. Он ведь был поэт и понимал многое. Искоса он взглянул на свою сестру: та после своего отчаянного поступка вдруг покраснела и совершенно потерялась. А он смотрел на нее дружелюбно и ласково, — совсем по-братски. Ему нравилось, что у его сестры такой жених. С ним в любой компании показаться не стыдно.
Скоро начались танцы, танцевали под свирель, а когда музыкант уставал и свирель падала ему на колени, просто сидели обнявшись и пели. Потом танцевали снова. А когда уже стемнело, вдруг выступил Толя Ведерников.
— Ну, товарищи, — сказал он, — попели, потанцевали, повеселились — это все хорошо. В здоровом теле — здоровый дух. А теперь я предложу вам другое. Такого занятия мы еще не проводили. Среди нас молодой поэт Ыклас Арыстанов. У него уже есть две книжки. В Саят он приехал специально, чтоб познакомиться с нами. Он пишет поэму о молодых геологах. Впрочем, об этом он лучше всего расскажет сам. Ыклас, прошу тебя.
Голос у Ыкласа был мягкий, певучий, а улыбка белозубая, обаятельная, и вообще был он так красив, что все девушки загляделись на него. Он почувствовал это и улыбался еще ласковее и смущеннее.
— Ну что ж тут рассказывать? — сказал он. — Вот Анатолий правильно сказал — пишу поэму о современниках, о таких же хороших ребятах, как и вы. Вот и приехал к вам в гости. Поживу с вами немного, если не прогоните.
Засмеялись. Маша Стаханова спросила:
— А героиня в вашей поэме будет?
— Ну, а как же? — весело изумился поэт. — Какая же поэма без героини? Не бывает ни реки без рыб, ни поэмы без девушек.
Все опять засмеялись, а Бекайдару вдруг почему-то стало неуютно, тоскливо, скучно, и он тихонечко встал со скамейки, и медленно пошел прочь. Он прошел мимо экспедиционной кухни — линялого брезента, через который уже просвечивал огонь и звенело что-то металлическое, мимо груды камней с надписями зеленой масляной краскою: «Петя, Люда», «Петя + Люда = Любовь». «А я тогда останусь при чем?» — и вышел к избушке на курьих ножках. Была эта избушка ветхая и черная, как застигнутая первым снегом поганка, и стояла на опушке крошечной рощицы. В ветреные дни в ней все гудело и шаталось, в дождь текло, в вёдро рассыхалось и трещало. Никто не знал, кто эту избушку поставил, зачем она столько здесь стоит. Зато не было вернее и надежнее приюта для свиданий, выпивок, чем эта древность. И сейчас на ветхих ступеньках ее кто-то сидел и курил: в темноте вспыхивал и гас круглый огонек. Бекайдару никого не хотелось видеть, и он повернул было обратно, но тут очень знакомый голос сказал из темноты: