— Но и эти ваши новые поиски тоже ничего не дали! — крикнул кто-то.
— Ну, не знаю так ли это, — спокойно ответил Жариков. — Недавно в Алма-Ату мы послали очень обнадеживающие рудные образцы, взятые из трех скважин. Это запад Саята. Подождем результата.
— Но на сегодня результатов еще нет? — спросил академик и посмотрел на Жарикова, который собирал бумаги со стола. — Несмотря на прямое и честное заявление Ажимова, что его прежний прогноз ошибочен, работы все-таки продолжались. Вот мне было бы интересно узнать — в надежде на что? Сколько потрачено средств непосредственно самим Ержановым?
— Пятьдесят тысяч рублей.
— То есть, в переводе на старые, полмиллиона, — покрутил головой академик. — Ой-ой-ой! Действительно, есть над чем призадуматься. Товарищ Ажимов, вы что-нибудь скажете?
— Я, если разрешите, потом, — поднялся Ажимов.
— Хорошо. Потом! Так кто хочет выступить по докладу товарища Жарикова? Дело-то серьезное и касается оно нас всех. Ну, кто смелый? Вы, товарищ? Ваша фамилия? Еламан Курманов? Очень хорошо! Должность? Заведующий хозяйством и член месткома! Еще лучше! Послушаем представителя общественности. Итак, товарищ Курманов, прошу вас на трибуну.
— Извините, — сказал Еламан, вставая, — мне отсюда сподручнее. Так вот, товарищи: я, конечно, не специалист, специалисты скажут после — по-умному, по-ученому, а я простой человек, и скажу вот что: что там голову дурить? Нету меди тут — и все. По-всякому мы разведку вели: и по методу Ажимова, и по методу Ержанова, и шурфы копали, и канавы прокладывали, и скважины бурили — не простые, а глубинные, и ровно ничего не нашли. По науке, конечно, то есть, по предположению Ержанова, медь должна быть, а ее нет и нет. Видно, не все предположения, даже самые ученые, сбываются. Вот капиталисты, те тоже предполагали, что нам придет крах и в 1917 году, предполагали и в 1919 году, когда на нас шла Антанта, предполагали и в 1921, когда был голод, и в 1929, когда мы начали проводить коллективизацию, и в 1941, когда на нас попер Гитлер, — видите, сколько было у них предположений? А в результате пропадаем не мы, а эти самые предсказатели. Так ведь, товарищи? Кто это сказал: «Если жизнь не соответствует моей теории, то тем хуже для жизни?..» — он оглянулся, кто-то смеялся. — Нет-нет, — заторопился он, словно отвечая на чей-то вопрос, — это не Ержанов сказал, это какой-то другой мудрец, не то греческий, не то римский, не помню. Наш. Дауке так не скажет. Он идет вперед и жизнь тащит за собой. Вот только одна беда — жизнь-то не баран. Нет, не баран. Барана тащишь — он идет. А жизнь штука упрямая: она сопротивляется, головой мотает, в землю всеми ногами упирается — не хочет идти за Ержановым. Нет, не хочет. Вот и получается: предположения-то предположениями, а деньги деньгами.
В зале опять засмеялись, а Еламан вдруг прикусил губу и сделался совершенно серьезным, все шутовское, глумливое исчезло с его лица, губы поджались, глаза смотрели холодно, строго и отчужденно.
— А смеяться здесь нечего, дорогие товарищи, — отчеканил он. — Взяты сотни тысяч из государственного кармана, то есть из нашего с вами, а сколько их еще потребует товарищ Ержанов — неизвестно, так что, если над этим смеяться, то, пожалуй, и просмеешься. Вот что я хотел сказать. Если что не так — извините.
И он сел. Наступила тишина. Было видно, что речь Еламана произвела впечатление.
— Да-а, — сказал кто-то значительно. — Да-а! — И тут вдруг раздался звонкий голос Бекайдара:
— Товарищ председательствующий, могу я задать один вопрос только что выступившему товарищу?
— Пожалуйста, — кивнул головой председатель.
— Товарищ Еламан, какое вы имеете отношение к геологии? — спросил Бекайдар. — Вот вы сказали — скважины бурим не простые, а какие-то глубинные — так что это такое? Так все-таки, какие же они? Ведь вы против них как будто возражаете? Так против чего вы возражаете? Вот вы говорите: «предположения Ержанова»? А что за предположения, в чем их суть? Насколько они обоснованы? Вы это знаете?