— Беру себе на заметку. Еще раз созвонюсь со своим шефом. Завтра же изучу материалы.
— Большое вам спасибо.
— За что? Это вам спасибо. Выздоравливайте…
Юра повесил трубку с непривычным чувством самодовольства, к которому примешивался, неприятный привкус. Его коробила необходимость хитрить, идти в обход. Он не очень-то надеялся на то, что военпред может как-то повлиять на ход событий, но — как бы то ни было — его мнение отзовется на деле, уже одно то, что он выслушал Юрия внимательно, сняло с души тяжесть.
В полдень пришли Петр с Вилькой. Вилька поставила на стул кастрюльку с котлетами, термос, стаканы. Петр помогал ей, улыбаясь широко и тревожно.
— Будем вместе обедать.
— Не хочу, — сказал Юрий. — Ну, чего на меня уставился? Может человек не есть?
— Был я у Любы Стриж, когда вы объяснялись, — промолвил Петр, закладывая в рот сразу целую котлету. — Думаю: поговори-ка все-таки с Чеховской. Из-за нее сыр-бор!
Юрий смотрел на него почти с жалостью, как на малого ребенка, пытавшегося слепить дом из песка.
— А что? — не унимался Петр. — Пусть она и выступит, осадит Семена. Хитро придумано? Нужны контрмеры. Надо ее активизировать…
— Ха, — бросила Вилька значительно. — Заговор обреченных.
— Ха! — передразнил Петр. — Нужен он ей как рыбе зонтик! То-то крутится у печи, умасливает. На премию включил… А сам-то что о ней болтал после вечеринки…
— Что же он болтал? — спросил Юрий почти спокойно.
— Да ну его, — пожевал толстыми губами Петр. — Сам не понял. Видно, не повезло ему с ней в тот вечер. Не нашли общего языка. Вот он и… — Петр задумчиво помотал головой. — И скажи ты, ведь простой, из деревни, как я, а гонору что тех блох в собаке. Так и кусают, так и жгут! Вот и брешет. И про нее тоже… Но мы ей откроем глаза! Поймет. Она ведь человек. И наверняка получше этого самого Семена… — Петр запнулся, поймав на себе Вилькин взгляд, припал к стакану с обжигающим чаем. На покрасневшем лбу выступили капельки, белесые бровки казались приклеенными полосками.
— Поразительно, — хмыкнула Вилька. — Прямо адвокат!
Нахмурясь, Петр сказал непривычно едко:
— А кому ее защищать? Подружкам? Редко вы друг другу симпатизируете.
— Не волнуйся, она сама за себя постоит. Не такая уж беспомощная, как кажется. Лиса, приспособленка, да, да, да! Терпеть не могу таких, с лакированными коготками! С кем повыгоднее…
Это было похоже на истерику. Юрий хмуро смотрел на раскричавшуюся до слез Вильку и — странно — не сердился, просто не верил ни одному ее слову, понимал…
— Значит, по-твоему, голый расчет — и только?
— Наивные люди, — пожала плечами Вилька.
«Нет, неправда. Что-то очень уж просто. Примитив с толстой кожей — Шура? Неправда, нет…»
— Слушай ты ее, — сказал Петр, — Шура славная баба, добрая. Путаница, правда, с кем не бывает…
— Аналитик! — стрельнула глазами Вилька. — Много ты о ней знаешь…
— Ты зато ангел. Уж это я знаю.
Вилька поднялась, быстро собрала посуду и ушла на кухню.
Когда за нею захлопнулась дверь, Петр сказал с горечью:
— Насильно люб не будешь… так, что ли? С характером… Не пойдет она за меня.
Наверное, надо было его отвлечь, а нужных слов не находилось.
— Что-то побелел ты, — скользнул Юрий по лицу друга, — веснушек как будто не стало.
— Осень же, — буркнул Петр, — а весной снова обсядут, как мухи абажур… Ну, мне пора. В общем, готовься. Будет бой — положись на меня, не трусь.
Юрий ощутил унизительность момента: ни в чем не виноват, а должен чего-то бояться, что-то доказывать, оправдываться, может быть, каяться неведомо в чем!
— Я не трушу. А не выгорит — совсем уйду, — сказал он с внезапным бешенством.
— Отступаешь?
— Переступаю! Вашу лабораторную лужу… На чистый бережок, в цех. Там, по крайней мере, работяги, а не моллюски… И пусть тут все сожрут друг друга, и Шурочку в том числе! Или в Ленинград уеду. А теперь оставьте меня в покое…
Ему стало стыдно за свою вспышку. Петр-то при чем?
Вошла Вилька, спросила, не затворив дверь:
— Ты идешь? А то у меня своих дел полно.
— Останусь… — Может быть, он ждал повторного приглашения, но Вилька скрылась.