— Значит, было?
— Стеф, — рассмеялся он счастливо, — сейчас я напророчу своей королеве: когда она выйдет замуж, то станет ужасно ревнивой женой.
— За кого — замуж?
— Тебе видней.
— Я-то знаю, — сказала она задумчиво, — за кого хотела бы.
— Но ведь ты уезжаешь?
— Не вем.
Она все еще смотрела на него долгим, невыносимо пристальным взглядом, внезапно тряхнула головой и затопала по тропке.
— Пошли, Анджей.
— Стеф, — позвал он, не понимая, что с ней творится. Шутливый тон уже не давался ему. — Я же должен идти впереди.
Она лишь отмахнулась на ходу.
— Стеф, ты останешься со мной? Правда?
Она кивнула, не оборачиваясь. Догнав ее, Андрей прикоснулся губами к холодной щеке и, не отпуская, сказал:
— Все будет хорошо, Стеф?
— Ага, — ответила она и отвернулась.
— Стеф, — голос у него дрогнул, — опять у тебя глаза мокрые.
— Пойдем, Анджей, — произнесла она устало. — Еще ниц не известно. Сегодня день сченстливый, будем радоваться. Добже?
И снова жизнь потекла — день за днем — однообразно. Смена караула, политбеседа, матчасть. Автомат ребята могли собрать, наверное, даже во сне. Но порядок есть порядок. После обеда все садились за чистку и изучение все того же оружия. Для Стефки он урывал время по утрам, вечерами она была занята в клубе, а стоило задержаться — мать стояла у дома, ждала.
В этот день им так и не пришлось повидаться. Утром, во время завтрака, в дверь просунулся стоявший на посту Николай и тихо сказал:
— Полундра, начальство… Андрей заспешил навстречу.
Возле залепленного снегом, урчавшего «виллиса» подпрыгивала, разминаясь, крупная дивчина в шинели, с санитарной сумкой через плечо. Подполковник Сердечкин, заглядывая в кузов, кому-то говорил:
— Шофер вас провезет по гарнизонам, на обратном пути — за мной. А Любовь Дмитриевна останется, здесь проверит. — И махнул шоферу: — Езжай!
Взяв под козырек, Андрей стал было докладывать, но подполковник, не дослушав, сказал:
— Вот член санкомиссии. Из окружного госпиталя, медсестра. Поглядит, как вы тут бытуете. А я пока схожу к участковому, потом поговорим.
— Люба…
— Андрей.
Он провел ее в помещение, где на нарах уже чинно сидели солдаты, с любопытством взирая на гостью. Политкин, пытаясь завязать разговор, кинул было реплику: «И зачем таких красивых присылают?» — но Люба, будто и не расслышав, скомандовала:
— А ну-ка марш с нар!
Торопливо заглянула под настил, сделав большие глаза, откинула одеяла на сенниках, охнула.
— Вы что же, в сапогах спите? Это простыни? Стыдно, сержант, позор, — накинулась она на Юру. — В бане когда были? Белье в стирку сдаете или ждете смену из полка? Дезинфекция как?
Юра виновато смотрел на нее снизу вверх, едва успевая отвечать. Ответы были неутешительны. Баня в поселке заработала день назад, до этого мылись с горем пополам над хозяйским тазом. А те, кто сменялся с поста, получив два часа отдыха, порой укладывались прямо в одежде.
— Ужас, ужас… — приговаривала Любовь Дмитриевна, рыская по углам, пробуя пальцем то стену, то клеенку. — Вы хоть себя-то уважайте! А еще молодые люди. Обо всем доложу в штабе! И с подполковника вашего спросят где надо. Снимут с вас стружечку, победители! Охламоны, вот вы кто… Как же вы в окопах жили?
Она была так рассержена, что ребята даже не обиделись. Виноваты они, что в полку порой забывают о дальних гарнизонах, снабжают с перебоями? Хотя и то верно: в окопах умудрялись баниться, а тут — мирное время, поселок все же…
— Ну-ка встать всем, рубахи поднимите…
— На форму двадцать, что ли? — спросил коротышка Бабенко.
Люба взглянула на него, как жирафа на жучка.
— А что — есть? Водятся?
— Пока не замечали, — ответил Политкин, — но теоретически не исключается.
— Заметите, если так будет продолжаться, теоретики… Сержант, — обратилась она к Юре, из деликатности щадя Андрея, — запиши себе как приказ: в баню еженедельно, со стиркой. Сами стирайте, солдаты же, не мальчики. И простыни — сегодня же! Вон плита, в сенях корыто, дрова есть. Все ясно? Вам тоже, лейтенант?
Она слегка отдышалась, присев за стол: видно, и впрямь была взволнована непорядками. Политкин вежливо нацедил ей черного чаю из постоянно свистевшего на плите чайника, положил хлеб и пару кусков сахара.
— Согрейтесь с дороги, сил прибавится.
— Это верно, — подтвердил Мурзаев, видя, что Люба хмурится, — чай не пьешь, откуда силы возьмешь…
Уж очень всем хотелось попотчевать ее скудным своим припасом. Но Люба только головой покачала. Потом, нахмурясь, взяла с тумбочки книжку, длинные брови ее удивленно вскинулись, лицо на мгновение просветлело.