Что же говорить о нем, рядовом взводном, воевавшем без году неделя. Ну, не совсем так — полтора года на передовой с перерывом в медсанбате, где отлеживался после контузии. По сравнению с тем комроты он просто щенок…
Они дошли уже до середины колонны, когда Довбня вдруг завозился у одной из старых машин, и Андрей облегченно вздохнул, получив передышку. Чужая машина. С красными пятнами на днище кузова.
Подбежал незнакомый старшина, и после короткого объяснения выяснилось, что пятна — следы от пролитой краски, в этом легко убедиться. Довбня, колупнув ногтем пятно, согласился, но расходившийся старшина, шустрый старичок в шикарной офицерской, из голубого меха, шапке, неожиданно полез на рожон и заорал на Довбню: какое тот имеет право проверять военные машины?!
— Взять его! — заорал он двум точно из-под земли выросшим автоматчикам. — В штаб его, пусть там разберутся!
Андрею ничего не оставалось, как вступиться за милиционера, хотя это вовсе не входило в его планы, напротив, увеличивало опасность.
— Оставь его, старшина, — сказал он как можно миролюбивей. — Человек при исполнении долга.
— А вы кто такой? — запетушился старшина, правда уже сбавляя напор.
Андрей протянул ему удостоверение, представился. Вежливость, видимо, тронула старшину, он дал знак автоматчикам, те отпустили Довбню.
— Сами дойдем до штаба, возьмем допуск, не волнуйся, отец, — сказал Андрей, угощая всех троих сигаретами.
— Ну что ж, если так, — буркнул старшина, — под вашу ответственность.
Трое удалились. Довбня, пытливо посмотрев на лейтенанта, вздохнул:
— Видно, бесполезное дело.
— Смотрите, а то я могу взять допуск.
— Не надо.
Андрей понял, что милиционер просто сжалился над ним, и едва не сказал спасибо.
— Но уж извиняйте, вынужден буду доложить вашему начальству. Долг службы.
— Ясно…
Довбня все еще переминался с ноги на ногу, буравя спутника взглядом, — будто чего-то ждал. И Андрей, как бы подчиняясь чужому вызову, неожиданно для себя вдруг выпалил:
— Доложите… доложите, что взяли — мы… Могу даже подписать протокол, как там это делается у вас. Или поверить на слово?
Довбня пристально, тяжело посмотрел на него — в глубине его стальных глаз словно бы мелькнула тень усмешки — и присел на пенек, усиленно дымя самокруткой. Потом сказал отрывисто:
— Ты не говорил, я не слышал.
— Не надо меня жалеть, старшина. Будем себе верны…
Тот не сразу ответил, все еще глядя исподлобья со своего пенька.
— Ты что, дурак, что ли?.. — Голос его осип. — Протоколы… Нет доказательств, ясно?
Теперь он смотрел на своего спутника зло, почти с испугом.
— Я не дурак, — ответил Андрей, — но и ты не поп-исповедник. Сначала мораль преподнес, а теперь доволен, грехи отпускаешь?
Старшина молчал, губы его слегка подрагивали. Андрей не дал ему вымолвить слова:
— Пойдем, он тут где-то. Доказательства? У нас бензина мало, где-то он тут… Солдаты — мои. Я отвечаю, это уже не твоя забота…
Довбня с кряхтеньем поднялся с пенька, отряхнул полушубок:
— При чем тут ты, дурья башка? — Довбня сплюнул. — Скажи спасибо — выборы на носу. А мы дадим врагу пищу, жирную жратву, надо же понимать момент…
— «Обстоятельства», что ли?
Довбня сердито насупился, на скулах налились желваки. А перед Андреем вдруг встало милое, исполненное беспомощной укоризны, потерянное лицо Горпины, партизанской связной, пожертвовавшей своим счастьем, чтобы спасти людей. Ох, не о свинье она жалела, нет. Обмануть ее сейчас, нет, не просто обмануть, напрочь откреститься от своих действий после того, как она узнала правду, — значило предать самое дорогое.
Все это он спокойно выложил поникшему Довбне.
И почувствовал, как гора свалилась с плеч, и знал уже, что не отступит, иного пути нет. И только сердце отстукивало тяжело и гулко.
— Ну-ну, — сказал Довбня.
— У меня дома нет бумаги. Пойдем, напишу рапорт и отправлю в полк. Твое дело сторона. Сами разберутся…
Под вечер вернулся Юра, веселый, возбужденный, промерзший до синевы, стал докладывать, едва переступив порог:
— Все сделано, товарищ лейтенант, вчистую…
— Как?
— Вчистую… Это Колька велел передать… — И, словно опомнившись, потупился, качнул головой осуждающе: — Нехорошо все это…