Шурочка пожала плечами, хмыкнув неопределенно.
Но вечером, когда лаборатория начала пустеть, она все еще сидела, склонясь над шкалой. Юрий отвел Петра в сторону, сказал, дергая за рукав:
— Останемся, поможем? А то неудобно… Одна голова хорошо, а три…
— А может, две?
— Я серьезно, — рассердился Юрий. — В простом человеческом жесте увидеть черт знает что! Школа Семы Грохота…
Петр ужаснулся, прижав к сердцу ладонь: у него и в мыслях не было ничего несерьезного!
Возле Шуры оставалась все та же Вилька.
— Привет рабам труда, — сказал Петр, когда они подошли к печам.
Шурочка улыбнулась.
Взяли журнал режимов, испещренный пометками.
— Прямо какой-то санскрит, — буркнул Петр, — сирус-папирус.
— Ничего, — шмыгнула носиком Вилька. — Постигайте для общего развития!
— Тю-тю, — сказал Петр, радуясь возможности отвлечься, — ты, Виль, с язычком!
— У меня еще тысяча достоинств, — добавила Вилька, — но тебе их трудно увидеть. Понял, санскрит?
Юрий удивленно взглянул на нее. Петр разулыбался.
— И нечего удивляться, — заметила Шурочка, — у нее же два курса института. Учится и работает.
— Так. — Голос Петра зазвучал с почти братской снисходительностью. — Как говорится, связь с жизнью. Это хорошо. Я от мамки ушла, я от папки ушла…
— А я из детдома, — уточнила Вилька, насупясь, и, собрав в корзинку использованные ампулы, пошла в цех — важно, как петушок. Из-под длинного халата выглядывали узкие брючки и туфли на гвоздиках.
Шурочка выглядела усталой, потянулась на вертушке.
— Умираю, есть хочу, не доберусь домой.
— Могу угостить кефиром, — сказал Юрий, а про себя подумал: вот случай поговорить о том, что его давно интересовало. Разговор ее с Семеном тогда, в конторке, не давал ему покоя. — Зайдем в буфет?
— Пожалуй.
В буфете было пусто, шумел вентилятор. У холодильника дремала усатая буфетчица. Шурочка помешивала в стакане кефир, отчужденно молчала. Он тяготился, не зная, с чего начать, как подступиться, стойко допивал вторую бутылку — больше не лезло. Под конец не выдержал, спросил, прерывая молчание:
— Так что это за «шапка из тетрахлорида», помнишь?.. Если не секрет?
— М-м? — очнулась она, но от него не укрылась легкая тень недовольства, скользнувшая под приспущенными ресницами. Кажется, впервые он видел так близко ее лицо с узким, чуть вздернутым носом, дымчатые, раскосо приподнятые глаза. «Ничего особенного, не такая уж она и красивая, — подумал он с некоторым даже облегчением, — все, как у всех, обычно».
Шурочка натянуто улыбнулась:
— Так вот ты зачем меня приглашал… А я думала — любезность.
— Почему… совсем нет, то есть… — Он вконец запутался, не желая поддаваться исходившему от нее лукавству. — Так в чем все-таки дело?
— В шляпе, — сказала она, — на окислениях я зубы съела, еще в дипломный год. Тогда, с Андреем, ты попал в точку. Окислять нужно сам кремний, а не высаживать на него окись из тетрахлорида. Иначе — рыхлая структура, примеси… Кое-что даже рассчитала. И супруг мой дражайший подключился, развил. У него на это нюх. — Вдруг умолкла, пытливо, исподлобья взглянув на собеседника. — Вот так, взялся за гуж, а отстоять не смог. Для этого по крайней мере нужно иметь характер! — с неожиданной резкостью закончила она и тотчас сникла, будто потухла. — Так и осталось — в набросках.
— Профессор отверг?
— Тема-то новая, только в план включили, три года в запасе. В общем не поддержал.
— Несмотря на ваши хорошие… дружеские отношения?
— При чем тут отношения?
— Да просто, к слову пришлось. Не подумал.
— А надо думать…
— Извини. — Впервые назвал ее на «ты», но Шурочка словно и не заметила.
— Не так все просто, как кажется. А дружба порой уступает более трезвым соображениям.
Последнего он не понял, но уточнять не стал. Лишь заметил не без упрека:
— Проще всего было поделиться с нами, как только приехала. Рассказать…
— Зачем? Я не любительница детских сказок.
— Но ведь сама же говорила…
— Сама не сама, хватит! Вилами на воде…
— А спокойней нельзя?
Он почувствовал, что привычно заводится, и постарался отыграть назад:
— Может быть, я чего-то недопонимаю.
— Конечно. А мне вообще наплевать.
— Я считал тебя более…
— Серьезной? Я давала для этого повод?
— Во всяком случае, принципиальной.
— Ну, ладно, — вздохнула она, — не будет об этом, что это мы с тобой всегда на повышенных тонах?
Буфетчица открыла глаза, спросила басом: