– Ну, го́ди*, – сказал Омелько, пряча люльку, пошептался с Юрком и оба исчезли, не. сказав ни слова Гнату. Через день однако явились в компании с какими-то черномазыми людьми.
– Не то цыгане – не то волохи, – рассматривал Гнат гостей.
На хуторе стало шумно. Пили за что-то могорычи, хлопали по рукам, о чём-то договаривались.
После весёлой попойки были снаряжены возы и Омелько с Юрком – помолясь перед образами и простившись со стариком – тронулись в путь.
Долго не являлись они, но наконец пришли.
Явились они не с простыми руками – за каждым возом шло привязанных несколько коней.
– Ну тату, – рассказывал Омелько, – ходили далеко за Дон – за то и коней на диво достали.
– Куда ж ты, Омелько, с коньми?
– В Харьков на ярмарок. Там войско, слышно, на турка собирают, может Бог и даст заработать.
– Так, так, сынку, кони добрые.
И все, выпив по чарке горилки, выходили смотреть на горбоносых, тонконогих жеребцов, сердито прядавших ушами.
Хотя до Харькова было и не так далеко, но Омелько и Юрко ехали довольно долго с большими роздыхами, чтобы не заморить продажных коней. Для помощи себе в присмотр за горячими, плохо выезженными жеребцами они наняли двух хлопцев – Юхима и Панаса – из соседнего хутора.
Не доезжая пятнадцати вёрст до Харькова, Омелько сделал привал возле Куряжского монастыря*.
– Тут, Юрко, добрый выпас и добрая вода, – сказал он, – помолимся Божьей Матери; чтобы дала удачу и прибыль, а кони пока отдохнут.
– Хорошо, – отвечал Юрко, – чем кони будут свежей – тем лучше.
День был праздничный и возле монастыря было много и возов, и рыдванов, и простого люду, и важных панов в городском одеянии.
Одевшись в чистенькие сине «каптаны», Юрко и Омелько выслушали службу, приложились к святой иконе Озерянской Божьей Матери, напились святой воды из колодца, находившегося в церкви под горой и – от нечего делать – принялись рассматривать картины на стенах колокольни, изображения, как черти гонят дубинками грешников в пекло.
– Ну, пора к табору, Юрко, пустим хлопцев, чтобы напились святой воды и помолились Божьей Матери.
– Идём, Омелько, – отвечал швед, не переставая разглядывать лохматых чертенят, – пусть и наши наймиты погуляют.
Не успели они дойти до возов, как в народе поднялся страшный шум.
– Царь! Царь едет! – послышались крики.
Толпы пришли в движение. И паны, и козаки, и простое поспольство – всё бежало вперёд, оглашая воздух радостными приветственными криками. На колокольне загремел радостный ликующий перебой всех колоколов.
Испуганные шумом, вздыбились и рванулись кони наших друзей. Опрокинули воз и поволокли его.
– Ой, Юрко, лихо будет – закричал Омелько. видя, как кони и повозка общим клубком выкатились наперерез царскому поезду.
Но Юрко не слышал его.
Мигом бросившись в середину дыбившихся и лягавшихся лошадей, швед одним взмахом ножа перерубил недоуздки, привязывавшие их к задку телеги, – Омелько следом за ним уцепился за конские гривы и успокаивал коней.
Рыдваны остановились и сбились вместе.
Пётр Великий порывисто выскочил из рыдвана и – увидев причину задержки – обратился к собравшейся: возле него свите.
– Гетман* жалуется на недостаток людей для сердюцких полков, однако я вижу в здешних местностях много преизрядных людей, для войска годных – хотя бы этих молодцев.
И Государь указал на Юрка и Омелька, быстро и ловко справившихся с взбесившимися конями.
– Ваше царское величество, – отвечал старик с умным худощавым лицом, гетман Скоропадский, – я говорил это в рассуждении запорожцев, просящих службы у вашего пресветлого величества, как людей зело искусных в воинском деле, каковых у меня действительно мало, да и эти молодцы не без того, чтобы не из войска.
Царь нахмурился.
– Запорожцы народ своевольный и легкомысленный. Для пользы государства я разрешаю селить их по слободам для умножения населения, а в войско отнюдь не принимать, а если и придёт великая нужда, то употреблять их только на работы, кроме особливо верных и достойных...
– А что ты, гетман, говоришь про этих, – Пётр кивнул головою на Юрка и Омелька, – то мы сами убедимся, какого полёту сии птицы.
По мановению царской руки Омелько и Юрко были подведены к царю.
Бледный как смерть, опустился Ирих на колени, судорожно комкая шапку.
Рядом с.ним преклонил колени и Омелько.
– Ты кто такой?
– Омелько Кислань, козак Менского куреня!
– Гетман прав, – сердито двинул бровями Пётр Великий, – ну, а ты?
– Юрко Безродный.