Вечером духота нисколько не уменьшилась, только солнце выключили, слышался тонкий комариный писк. Лада начала всхлипывать, Маша протянула платок.
Выпитое словно откупорило в Ладе давно копившееся обиды, и они теперь щедрым потоком проливались на Машу. Та слушала вполуха: явно, пьяный бред. Вика и Вадим до недавнего времени были страстно поглощены друг другом, причём здесь муж Лады! Если этот Олег и спит с кем, то не с Викой, точно.
Такси домчало их до особняка в готическом стиле. Мрачный дом устремился к небу, словно руки вытягивал остроконечные шпили, Маша подумала: не мудрено, что у Лады депрессия. Жить в таком месте комфортно только, если ты крайне мрачная особь.
– Проводи меня наверх.
– Конечно, доведу.
– Я отпустила сегодня прислугу, устала слышать шёпот за спиной.
Они поднялись по широкой лестнице, изгибающейся вправо на второй этаж. Маше казалось, что она попала во дворец шейха. Дом Вадима теперь представлялся ей купчим подворьем: несуразной громиной, наполненной псевдовкусом и претензией на аристократию. Она вовсю глазела на полотна - копии известных мастеров и могла поклясться, что часть из них либо очень умелые подделки, либо оригиналы.
Спальня Лады напоминала королевскую опочивальню: мебель из красного дерева в стиле рококо и пышная кровать с балдахином, слишком просторная для одного человека. Уложив Ладу, приоткрыла окно: в комнате пахло свечами и ладаном. Хотела уйти, но Лада окрикнула:
– Подожди! Присядь, пожалуйста.
–Мне пора, - Маша испытывала неловкость: будто вот-вот прикоснётся к чему-то интимному, что нельзя вываливать на малознакомых коллег, что заставит её сочувствовать, вернёт туда, где она была. Сделает слабее.
– Здесь страшно одной. Я будто одна в пустом мире. Словно и нет меня.
– Может, позвонить кому, чтобы приехали? Только номер скажи.
–Я никому не доверяю. Вика и та плюнула в душу. Мне больно от их предательств. Я устала.
Пару раз пытался прорваться звонок Вадима, устав сбрасывать, Маша вырубила телефон. Пусть помучается! Потом она придумает что-нибудь.
– Ты хочешь поговорить? – Маша удобно устроилась в кресле. Усталость последних дней, постоянное напряжение, мысленный контроль вымотали её, так хотелось расслабиться, поболтать ни о чём, послушать, что у других не лучше. Словом, Маша была сегодня расположена к драме. – А орхидей здесь нет?
– Нет. Я купила как-то, а муж растоптал, растерзал прям. Как меня.
– Ну, не любит цветы. Бывает.
"Какой молодец!"
– Не знаю. А впрочем, все и так судачат. Наверное, мне одиноко.
– Я понимаю.
– Нет! Откуда тебе? У тебя есть дети?
– Нет.
– А пыталась завести?
– Нет.
– Вот, я и говорила. А я пыталась последние семь лет. И у меня больше нет сил.
– С двадцати?
– Мне тридцать, – Лада повернулась набок. Может, это игра теней, но её лощёное лицо показалось Маше театральной маской, которые в Древней Греции актёры надевали, когда выходили на сцену. Актёр одной эмоции, одного чувства. В случае с Ладой, это радость и довольство жизнью. Достаточно сильные, чтобы скрыть свой страх и одиночество. – Я всегда одна, пора привыкнуть, верно?
– Ну, у тебя муж любящий, работа. Можно ЭКО сделать.
– У меня было три попытки. Последняя неудача несколько дней назад. Олег был сокрушён ей, раздавлен. Он утешал меня, гладил, выкупал, уложил спать, но я видела: что-то задумал, принял решение.
– Главное, не отчаиваться, – промолвила Маша дежурную фразу, почти заснув. С таким креслом и кровать ни к чему. Ей было жаль эту девушку, но у неё проблемы посерьезнее, чем измена супруга! Она же не плачется! "А некому!"
– Врач мне сказал, что у меня почти нет шансов. И я устала.
– Суррогатное материнство попробуйте. Деньги, как понимаю, есть.
– Олег против. Он считает, что женщина должна сама родить, что это её благодать. Значит, моя жизнь бессмысленна. Я ему только мешаю.
– Всяко бывает, – Маша вконец сдалась и широко зевнула. – Прости, я вымоталась. Мне жаль, правда. Я не знаю, что сказать ещё. Наверное, не сдавайся! Я тоже попала в передрягу: к сожалению, рассказать нельзя. Надо надеяться и верить.