Почему-то в моих воспоминаниях в Москве всегда стояла хорошая погода. Пахло весной, чирикали воробьи, расстилались приветливо широкие проспекты. Переехав, я познакомилась с другой Москвой, с той, что «слезам не верит», с той, где в марте приходят морозы, а заветных сливочных стаканчиков с огромной шоколадной шапкой уже не было и в помине. Правда тогда, десять лет назад, став «москвичкой» с неофициальной «официальной» регистрацией за триста рублей, я нашла утешение в слойках. Как тогда говорили, «ворвалась». Палатки со свежей выпечкой стояли буквально на всех углах, издавая душераздирающий аромат. Аромат этот влек меня, точно сыр – мышонка Рокфора из мультика Уолта Диснея. Две слоечки по дороге домой, после затянувшейся допоздна репетиции в театре, стали моим ежедневным ритуалом. С вишневым джемом и с творогом. Я никак не могла решить, какая из двух мне нравится больше, поэтому брала обе. Воздушные, горячие, хрустящие,– экстаз. Через несколько месяцев увлечение прошло. Пару раз по старой памяти я пробовала возродить былой восторг, но отчего-то не вышло. То ли производство испортилось, то ли запросы у меня «остоличились». А потом и палатки эти исчезли.
Едва протолкнула себя в тяжелую дверь, гласившую «Выход», как нестарая и прилично одетая женщина попросила десять рублей на автобус. Попросила как-то вежливо, без уничижения, без «наезда». Я поделилась с ней монеткой-червонцем. Сделала несколько шагов по направлению к арке, ведущей на мощеный Кузнецкий мост, и со мной поравнялся мужчина под зонтиком– накрапывал мелкий дождь. Предложил проводить до места назначения, поделившись зонтом. Я вежливо отказалась, но он не отставал, и вдруг с наскоку рассказал мне, что он-инженер, выпускник Бауманского училища и даже лауреат какой-то премии. Я вслух порадовалась его успехам, после чего он ненавязчиво попросил «рублей десять», пояснив на всякий случай:
– Заводы-то все закрыли.
Услышав, что я уже помогла кое-кому до него единственной десяткой, он галантно, даже виновато, извинился и ретировался. Кузнецкий мост.
Цокот копыт, стук колес экипажей, шелест пышных юбок, блеск драгоценных камней. В то время, когда моим величайшим наслаждением была вишневая слойка, а в выходной день я еще ходила гулять на Красную Площадь, тогда я обходила Кузнецкий мост стороной. А если случалось на нем оказаться– пробегала скорей, бросая взгляд украдкой на витрины магазинов. Кузнецкий мост представлялся мне тайным обществом, входить в которое могли только посвященные. Тогда я еще ни разу не была за границей, не побывала ни на Елисейских полях, ни на Пятой Авеню. В ту пору увлечение брендами только начинало захватывать «простых смертных», а имена дизайнеров из глянцевых журналов вызывали благоговейный трепет. Джинсы прошлогодней коллекции из бутика, купленные на распродаже со скидкой, были для меня пределом мечтаний, в Miss Sixty на Тверской я заходила иногда, по праздникам, просто, чтобы вдохнуть атмосферу красивой жизни. Кузнецкий же мост был для меня даже не завтраком у Тиффани, а скорее– королевским дворцом для Золушки. Но вот однажды… я получила зарплату за длинное гастрольное турне. Каким-то чудом в тот месяц мне не нужно было отдавать долги, не было никаких непредвиденных расходов, и в следующем месяце намечалось достаточно концертов. Одним, словом, у меня появились свободные деньги. Я решила открыть счет в Сбербанке, положить деньги на книжку и начать копить на… черный день. Понятия не имею, как я оказалась на Кузнецком мосту. Но точно помню, что, оказавшись, не смогла уйти. Ноги сами понесли в магазин. Конечно, это был самый скромный бутик из всех. Магазин известного английского бренда. И я купила в том магазине платье. Стоило оно четыреста долларов– тогда ценники еще разрешалось ставить в валюте. Так и было написано: 398$. А рядом– пересчет на рубли по курсу магазина. Девять тысяч с копейками. Тогда, а было это лет семь назад, даже зарплата в моем трудовом контракте стояла в валюте: сто долларов за концерт. Для сравнения, арендная плата за двухкомнатную квартиру, которую я снимала с подругой, была восемнадцать тысяч рублей. Моя половина– девять тысяч. И вот приветливая молодая продавщица вручила мне бумажный пакет, черный, с серебряными буквами, такой пакет, от которого брендом веет за версту. С которым не стыдно и по Кузнецкому мосту пройтись с гордо поднятой головой. Мол, а что вы удивляетесь? Да, я могу себе это позволить… Они же не в курсе подробностей. Глупо, конечно. Но на то и двадцать лет, чтобы совершать глупости. Платье было зимнее– как раз по сезону. Из мягкой тонкой шерсти, ниже колена, свободное, под пояс. Просторный высокий ворот стоял точно чаша кувшинки, а зона декольте была ажурно вывязана тонкой блестящей черной нитью, так что белье слегка просвечивалось сквозь воздух между вязкой. Надевала я его не более раза в год в течение следующих пяти лет. Берегла. Моя бабушка хранит дорогой хрусталь в шкафу под замком и никогда не ставит его на стол– боится разбить. И все же однажды… Я надела его на встречу со Славой. На ту самую странную вечеринку– чаепитие. И когда взгляд его голубых глаз будто ненароком скользнул на черное кружево, платье из дорогого превратилось в бесценное. «Потрясающе выглядишь”,-сказал он мне тогда.