– Отлично выглядишь,– улыбнулась я Виолетте, ворвавшейся в ресторан, где мы договорились встретиться в ее перерыв на обед.
– У них хорошие бизнес-ланчи,– сказала она деловым тоном, опускаясь в мягкое бежевое кресло с высокой спинкой. Черное узкое платье ниже колен и белоснежный пиджак без ворота и пуговиц. После Олимпиады Вита сильно поправилась– обычное дело после окончания спорта. Набрала килограммов десять, а потом в одно лето так же мгновенно похудела обратно, только высокая полная грудь осталась при ней.
Я удобно расположилась на диване.
Заказав бизнес-ланч, Вита пожаловалась на сложного клиента.
– Он, видишь ли, написал письмо в головной офис о том, что уезжал из города по семейным обстоятельствам, чтобы ему за этот месяц не начисляли процентов. А теперь возмущается, что все-таки начислили! И, главное, не слышит никого. Я уже и так и эдак, а у него все– одно да потому! Вот, у меня свидетельство о смерти отца. Почему мне начислили проценты за этот месяц? Письмо, мол, в головной офис написал. А кому он его писал? Где оно, его письмо? И вообще… почему он к нам пришел, а не в головной офис? Мы с ним тридцать минут как слепой с глухим. Удивительно, как люди не слышат никого кроме самих себя!
Официант разложил приборы и поставил на стол специи.
– Ну, да ладно. Бог с ним,– махнула Вита рукой, передвигая вилку немного в сторону.
Несколько минут праздного разговора и вот, наконец, мы добрались до самого интересного.
– А букет от кого?– улыбнулась я. Полчаса назад Вита выложила в
Фейсбук фото огромной охапки разноцветных тюльпанов. Она поиграла браслетом с шармами на левом запястье.
– От Кости…– и, не выдержав, счастливо сверкнула глазами.
– Исправляется?
– Ох, не знаю. Мы же вчера опять поругались.
– Она выждала паузу, пока официант бережно ставил тарелки с грибным супом-пюре.
– Я ему предложила поехать ко мне. А он-нет, снимем номер. Мне эти номера уже вот,– она провела ребром ладони по горлу,– где. Я ему говорю: «Я хочу спать в своей постели.» Он мне ответил: « Вот и спи одна тогда». Нет, я, конечно, понимаю, что я тоже палку перегнула. Но надо же двигаться вперед. Сколько можно в отелях-то?
– И что ты сказала?
– Сказала, чтобы остановил машину. Вышла и ушла. Телефон отключила. Потом включила– двенадцать раз звонил. А сегодня вот– букет.
– Забавно…– сказала я, хотя было, скорее, печально. Но человеку с синдромом Адели этого не объяснишь. Люди слышат только себя.
– А ты что о нем думаешь? Только честно,– Вита нервно рассмеялась. К супу она не притронулась.
– Дело твое, конечно. Но это как олимпийская медаль. Очень хочется ее получить. А потом не знаешь, что с ней делать.
– Она помолчала, хрустнула пальцами.
– Может… может, ты и права. Но пока не получишь– этого не узнаешь.
Но ведь ты знаешь! У тебя ведь уже есть одна медаль!– воскликнул голос у меня внутри. Но я промолчала. Назиданиями жизнь не прожить. Чужая правота– не лекарство, которое можно ввести внутривенно. Скорее, напротив,– соль, раздражающая рану. У меня с детства топографический кретинизм: я могу, что называется, в трех соснах заблудиться. Всякий раз, как мы приезжали на новую соревновательную площадку, я совершенно терялась в направлениях– могла начать упражнение спиной к зрителям, перепутать открытую диагональ с закрытой… с возрастом стала немного получше, во всяком случае, в четырех углах я более-менее ориентируюсь, а вот на улице– не всегда.
– Точно-туда?– несколько раз обычно переспрашивает Тимур, и я с полной уверенностью киваю. А оказывается– совсем в обратном направлении. Но он никогда не злится и не упрекает меня. Даже если мы опаздываем или дождь льет как из ведра.