«Приехали».
Разлилось по телу приятное спокойствие. Надо же, оказывается, все это время находился в напряжении. За работой как-то и не замечал, а только сейчас, получив известие, понял, что все это время, с самого утра, грудь точно сковали железным обручем. Удивительная все-таки это задача– быть родителем. Превращает тебя в какого-то параноика, а вместе с тем определенно это– самое лучшее, что с ним произошло за все тридцать шесть лет его жизни.
Радость была слегка омрачена необходимостью ждать выходных, чтобы увидеть жену и сына. Бывшую. Вот так. Десять лет вместе прожили. В радости и в горести. В болезни и здравии. А потом одним прекрасным днем…Выходишь с женой из ресторана после вкусного обеда. Снег хрустел под ногами, деревья «принакрылись снегом точно серебром». Он в ту минуту именно строками школьного стихотворения и подумал, а в правое ухо уже летели слова: «Давай разведемся.» У него вдруг обед так обратно и полез. Надо же было такому случиться. Может, скажи он что-нибудь правильное в тот момент, поведи себя как-нибудь иначе, может быть, изменил бы что-то. А он, извините за выражение, начал блевать.
А теперь– папа на воскресение.
Был у него товарищ в мединституте, здоровый такой бугай, ручищи великанские. Виктор все удивлялся, как такими ручищами он ухитрялся скальпель и зеркальце держать. Апофеозом всегда было, когда, тренируясь на пробных пациентах, Гриша нежным басом сообщал: «А теперь мы вам турундочку положим.» Так вот, тот самый Гриша любил говорить:
« Я вообще не понимаю, зачем бабы замуж выходят! Мог бы я детей рожать– никогда б не женился!»
Пациент в кресле заерзал, и Виктор, отвлекшись от размышлений, пригласил его из кресла за свой полированный стол, чтобы назначить перевязки.
Отпустив мужчину, Виктор сделал легкую гимнастику для кистей и пальцев– сжал по десятку раз черное резиновое кольцо, и тут позвонила Аня и почему-то шепотом спросила, не хочет ли он вечером заехать к Егору. Витя обеспокоился, не случилось ли чего. Нет-нет, все в порядке. Просто… если он хочет увидеть сына…
Чувствует себя виноватой,– подумал Виктор,– за испорченный день рождения. И сказал, что обязательно заедет после работы. Во время разговора пришла смска от Виолетты.
Попробуем еще раз? Свободна сегодня после 20.00. И смайлик с застенчивой улыбкой.
Ответил: «Извини, сегодня не получится. Занят.»
Едва дописал смс, снова звонок– на экране высветилось «мама». То пусто то густо,– усмехнулся Виктор.
– Привет, мам.
– Нет, я вообще внука смогу поздравить с днем рождения? Или мы с отцом уже не входим в почетный круг семьи?
– В выходные приедем, мам.
– Я вообще-то ждала вас в прошлые выходные,– голос у матери был звонкий, почти девчачий, с превосходной дикцией.
– Я и сам Егора почти не видел. Они уехали в Париж. Только вернулись.
– Отличччно,– протянула мать, растягивая букву «Ч», точно кобра, распушившая капюшон. –А ты продолжай в том же духе. Дождешься, что вообще сына не увидишь.
– Мам, мы уже все…
– Я говорила, что эта девочка всем нам устроит веселую жизнь.
– Мам…
– В тихом омуте же не зря…
– Ты же говорила, что она– Дюймовочка и Настенька из Морозко…
– Что там, Степа?– голос в трубке стал приглушенным. Виктор облегченно вздохнул. Мама, видимо, звонила со студии, а там у нее всегда ажиотаж.
– Подожди. Сейчас. Витя, я перезвоню,– и как всегда, не прощаясь, исчезла с радаров.
Остаток дня проскользнул шелковой ниткой, за работой, сдабриваемой джазовой музыкой. И вот он уже ехал по «Варшавке», гремел и вздрагивал лифт, поднимаясь медленно, точно с одышкой, на восьмой этаж. Гладкая лакированная дверь уже распахнута, из-за нее торчит физиономия Егора.
– Папа!– кричит он и выбегает навстречу. На нем пижамные штаны и крошечная футболка с изображением Человека-Паука. Курчавые темные волосы слегка влажные после ванны. Обнялись, Виктор внес сына в квартиру, улыбнулся бывшей жене.
– Привет.
Аня кивнула. Выглядела она уставшей, хотя бледно-сиреневый домашний костюм ей шел, придавая какую-то трогательную хрупкость. Русые волосы были заплетены в косу. Совсем юная, и не скажешь, что тридцать пять лет. И однако же в глазах– серьезная собранность, на лбу между бровей тонкая морщинка, которая уже не уходит, даже, когда она улыбается. Да и улыбается она редко. Во всяком случае, ему. Да и то самыми кончиками губ. Как будто боится, что ее широкая улыбка полумесяцем даст ему какую-то надежду. Неизвестно откуда повисла перед глазами другая улыбка– белозубая, озорная, с одним передним зубом на миллиметр короче соседнего. Он моргнул, стряхивая воспоминание. Егор демонстрировал новенький самокат.