— Вы сами сказали, что я плохо пою.
— Вы поете достаточно хорошо, — соврал он. — Все, что вам нужно, — это выступления на публике как стимул для совершенствования.
— Прошу вас, Зигги, не эксплуатируйте мое честолюбие. — Она отвернулась. — Из-за вас я становлюсь совсем слабой.
— Простите меня. Но стоит вам почувствовать контакт с аудиторией — и дальше все будет зависеть от вас. — Он не стал распространяться на эту тему, так как боялся ее острого ума.
— Я не подпишу.
— Есть певицы, не наделенные и половиной вашего таланта, которые добиваются успеха. Самое главное — это ухватить свой шанс.
— Нет. — Она покачала головой. — Мне не хватает цепкости. При всех моих страданиях я ценю свой душевный комфорт.
— Все-таки подумайте! — умолял он. — Не надо с ходу отказываться.
— Меня не сжигает лютое честолюбие — я защищена от людей, стремящихся меня эксплуатировать. В этом мое преимущество. Но я завидую Сиам и все же не хотела бы оказаться в тюрьме по ее милости. — Она смотрела на Зигги прямым, все понимающим взглядом.
Он погладил ее руку. В его порыве не было чувственности. Просто он хотел убедить ее, что его деловое предложение стоит как следует обдумать.
— Я скажу Гарланду, что вы еще не приняли окончательного решения, но в конце концов обязательно согласитесь.
Она отняла у него руку, хотя его нахальство показалось ей забавным.
— Вы невозможный! — Далее последовала неожиданная уступка: — Если Твид позвонит, я отвечу, что обдумываю ваше предложение.
— Это все, что мне нужно. — Он встал, наклонился к ней и благодарно поцеловал в щеку. Она импульсивно обняла его за шею. Он увидел ее грудь, едва не потерял самообладания, но вовремя вспомнил о главном. — Который час?
Она взглянула на часы на противоположной стене.
— Десять тридцать.
— Мне пора.
Она игриво улыбнулась, озадаченная его неисчерпаемой энергией и покоренная ею. Обычно ей не нравились чересчур напористые мужчины, ибо она подозревала их в неумении любить. В Зигги же, несмотря на его внешнюю порывистость, присутствовала человечность, на которую она не могла не отреагировать. Он был до того уверен в ее влиянии на всесильного Твида, что ей становилось смешно. Одновременно она начинала гордиться собой и больше в себя верить. В тот момент, когда он взялся за дверную ручку, она налегла на него сзади всем телом и чмокнула на прощание в щеку.
— Я довольна вашим утренним посещением. Мне требовалось именно ваше общество.
От прикосновения ее груди к своей спине Зигги запылал. Ее теплое лицо касалось его шеи. Он обернулся и оглядел ее обтянутое шелком тело с головы до ног. Однако не решился дотронуться до нее — это было бы непозволительным риском. Так он мог загубить наклевывавшуюся сделку. Главное было достигнуто: она обещала сказать Твиду, что поразмыслит. Большего ему пока и не требовалось. Как ни велико было сейчас его желание, потребность в сделке была еще больше.
— Спасибо за помощь, — сказал он ей. Выходя за дверь, он надеялся сохранить ее тепло, передавшееся ему.
Глава 20
Зигги знал, что летит к Твиду, как бабочка на свечу, однако внутреннее побуждение — он чувствовал, что это гордыня! — не давало ему остановиться. Он уже понимал, что нерешительный ответ Селесты вряд ли сможет ему помочь. Для Твида не существовало того, что не лежало в банковском сейфе. Теперь Зигги хотелось как можно быстрее покончить с этой встречей, так как он знал, что у него на руках нет козырей.
Он не рискнул лезть в автобус. Толкучка только усилила бы его пессимизм. Такси поблизости не оказалось, поэтому он отправился пешком. Ощущение собственной беспомощности при наличии такого богатого опыта было настоящей пыткой. Выходит, он так и не овладел ремеслом, которому посвятил жизнь! Если бы он продолжал заниматься стихосложением, то у него по крайней мере случались бы моменты глубокого личного удовлетворения. Он слепо шагал вперед, не различая встречных лиц, хотя кое-кто из прохожих оглядывался и смотрел ему вслед. Он не говорил сам с собой, но напряженное выражение его лица не могло остаться незамеченным.
Он вспомнил, как впервые повез сына на метро. Мальчик спросил, что написано на рекламных плакатах. Его заинтересовала надпись: «Чудесная, восхитительная, супербелая зубная паста!» Зигги ответил, что там написано, дескать, паста белая. Сын засмеялся. Отец был горд сыном. Между прочим, продолжал он; зубы чистит не паста, а щетка. Сына еще рано было посвящать в то, что люди, сочиняющие подобную ерунду, призванную его оболванивать, получают в три-четыре раза больше, чем учитель, который будет учить его грамоте. Хорошо, что дети не умеют читать между строк; потом становится уже поздно, и они незаметно погружаются в окружающую жизнь вместе со взрослыми.
Он все же окликнул такси и прибыл к конторе Твида на 15 минут раньше назначенного срока. Все окна здания, выходившие на Бродвей, были загорожены колоссальным рекламным панно.
— На четвертый, — сказал он лифтеру, который выглядел так, словно страдал несварением желудка.
— Вы — мистер Мотли?
— Он самый.
— Вас желает видеть диспетчер. Он отлучился на минутку за сигаретами.
— Я повидаю его на обратном пути.
— Я не могу вас поднять, пока вы с ним не поговорите.
Появился диспетчер, открывавший пачку.
— Мистер Мотли! — крикнул ему лифтер, и диспетчер подбежал, всем своим видом изображая почтительность. Мотли понял, что ему прибавила прыти хорошая взятка.
— Вас желает видеть мистер Додж. Он ждет в баре «Сарди».
Мотли пожал плечами и вышел. В том же здании располагался кинотеатр. Мотли думал о том, как это унизительно — выходить из здания в растрепанных чувствах и сталкиваться с безразличными субъектами, идущими в кино на утренний сеанс. Ему на глаза попался важный господин с атташе-кейсом, собиравшийся убить день в кинозале.
Зигги заторопился по бродвейскому тротуару, свернул налево и влетел в тесный бар «Сарди», стены которого были увешаны портретами знаменитостей. Додж сидел в дальнем углу. Стоило Мотли приблизиться, как Додж сказал тоном самоубийцы, увидевшего человека, еще проворнее, чем он сам, продевающего голову в петлю:
— Тебе нельзя сегодня к Твиду. Он сотрет тебя в порошок. — Покосившись на часы, он вознегодовал: — Зачем ты прешься к нему так рано?
Мотли тяжело опустился на соседний табурет и ничего не ответил. Он готов был признать, что на этот раз действительно выглядит взволнованным.
— Что случилось? — спросил он у Доджа еле слышно.
— Агенты театральных бенефисов собираются поднять тарифы на семь с половиной процентов.
— Твида не волнуют маневры этих дам. Он так зависит от них как от гарантированной аудитории, что готов принять любой прейскурант.
— Вдобавок у Гарланда провал на гастролях и провал на репетиции.
— Это с него как с гуся вода, — отмахнулся Мотли, хотя понимал, насколько это дурная новость.
— Неужели ты добровольно взойдешь на эшафот?
Мотли сполз с табурета.
— Пока.
— Валяй, прыгай с моста. — Додж усмехнулся, отчего сразу помолодел. — Наверное, скрываешь хорошие новости?
— Какие?
— Ты ведь был у Селесты.
Мотли кивнул.
— Раз ты так осведомлен, значит, для тебя не тайна, чем это кончилось.
— Она подписала?
— Почти. Она скажет Твиду, что колеблется.
— Колеблется? — Додж схватил Мотли за руку. — Сумасшествие! Как можно колебаться, когда ей предлагают стать звездой? — Додж бросил руку Мотли, потянулся за стаканом и опрокинул содержимое себе в рот. — Ты ей сказал, что между Сиам и твоим администратором ничего нет?
— Она знает, что есть.
— Почему твой парень оставил ее сегодня ночью?
— По сугубо личным причинам.
— Какие еще личные причины, если тебе они известны? — разъярился Додж.
— Они не для твоих ушей. — Мотли посмотрел на часы, по которым театралы проверяли, не пора ли бежать на пьесу или мюзикл, и засеменил прочь из бара.
— Зигги! — Додж не верил собственным глазам. — У тебя что, приступ негативизма? Зачем тебе нарываться на неприятности?