Мать говорила уверенным тоном, осуждающе поглядывая на свою сверхчувствительную дочь.
— Это придумал мой муж. Так он наливал ванну. Сначала напускал горячей воды до красной линии, потом холодной — до зеленой. — Она отказывалась понимать дочь. — Разве кому-то еще пришло бы в голову взбунтоваться против такой прекрасной ванны?
Барни был рад, что мать Сиам, уверенная в своей правоте, покинула ванную, не дожидаясь ответа. Несомненно, она не переносила никаких возражений, ибо принадлежала к людям, которые, установив тишину, считают, что добились тем самым согласия умолкнувших. Барни не ответил, поэтому она приписала победу себе. Однако он не мог открыть рот по другой причине: он был поражен подобной эгоистичностью и безжалостностью, маскируемыми под властность. Он не сомневался, что и он не захотел бы пользоваться этой ванной. Глядя на цветные полоски, он представлял себе давным-давно умершего человека, по-прежнему распространяющего свою власть. Барни вышел из ванной с мыслью извиниться перед Сиам, но та сбежала.
Глава 23
Атмосфера за ужином была, как ни странно, сердечной. Они сидели в столовой, при свечах, их свет отражали серебряные приборы, хрусталь, люстры, даже накрахмаленные до хруста салфетки. Мать Сиам подала вкусное жаркое, причем сделала это подчеркнуто неторопливо, с достоинством хорошей хозяйки. Перед ужином они пили мартини, за столом — безалкогольные напитки. Поев, мать достала серебряный портсигар, закурила и пришла в доброе расположение духа.
— Вы не возражаете, если мы не пойдем в гостиную? — спросила она.
— Вовсе нет, — ответил Барни, смекнув, что ей мил наведенный там раз и навсегда порядок. — После вашей кормежки, — похвалил он ее, — не хочется отходить от стола.
Мать улыбнулась — настолько неожиданно, что ее улыбкой нельзя было не умилиться.
— Давненько у меня не было компании.
Сиам подошла к ней и обняла за шею.
— Мама, тебе не надо было так стараться.
— Ужин ждал в морозилке, — скромно ответила она. — Я рада с тобой повидаться. — Она обращалась к Сиам спокойным, но достаточно прочувствованным тоном.
Барни улавливал, что, несмотря на отсутствие в голосе матери восторженности, она не кривила душой. Искренность, тихая, спокойная, вполне заменяла ей родительское тепло. Временами мать Сиам казалась образцом гостеприимства.
— Полагаю, — молвила она, переводя взгляд на Барни, — вы помогаете моей дочери добиваться успеха?
— Она все делает сама, — убедительно ответил он.
— Приятно слышать. Ее подруги, в отличие от нее, учились в Стивенсе, Гучере, Нортвестерне. — Она задумчиво затянулась сигаретой. — Я боялась, что недостаток образования сделает из нее обитательницу трущоб. Однако теперь, — она слегка улыбнулась, — ее ожидает карьера, которой позавидуют подруги.
Барни был поражен, с какой легкостью она проникает в ситуацию и осваивается с ней.
— Мама, ты впервые одобрительно отозвалась о моих занятиях. Отсутствие у меня образования тоже впервые звучит не как смертный приговор. — Сиам была польщена. — Она всегда ставила мне в пример подруг. Свет еще не видел таких скучных и вечно недовольных особ.
— Этого достоинства у тебя не отнимешь, — согласилась мать. — Ты никогда не скучала.
Они перешли в кабинет, где Сиам принялась смешивать коктейли.
Выслушав короткий рассказ Барни о нью-йоркской жизни, она в очередной раз удивила его, сказав:
— Завидую тем, кого не нервирует жизнь в городском шуме. — Она едва пригубила коктейль из рюмки с золотым ободком. — Раньше, когда я была моложе, я часто спрашивала себя, какой была бы моя судьба в большом городе. Мне страшно подумать, что жизнь могла сложиться как-то иначе. Мы постоянно слышим, дескать, то, какие мы есть, — это наше предназначение, только это неправда. Мы можем изменить себя, переехав в другое место. У женщины, знаете ли, есть в жизни такой краткий период, когда она может измениться, может заняться тем, чем захочет. Если она пропустит этот период и примется все менять слишком поздно, то многим причинит боль. Это одна из причин моей гордости за дочь. Она пошла против матери и оставила ее с носом.
Мать рассмеялась, но этот звук быстро превратился в какое-то ледяное позвякивание. Она опрокинула рюмку.
— Вы видели фотографии в холле?
— Да.
— Мои дети выросли сами собой. С внуками я вижусь нечасто. В свое время я уже выполняла родительские обязанности, а теперь довольно. Это, конечно, не означает, что они были мне в тягость.
— Мама, давай вместе помоем посуду?
Попытка Сиам прервать мать была проигнорирована.
— Один из моих сыновей мертв. — Речь матери замедлилась. Казалась, она вот-вот разразится кашлем, но этого не произошло. — Зато другой жив. — Голос вопреки ее желанию выдал истинные чувства. — Однако я думаю о живом меньше, чем о мертвом. Тот все время стоит у меня перед глазами с гордо поднятой головой. Другой сын, Слейтер, живет в Чикаго. У него хорошее дело, положение, семья. Они, конечно, не такие светские люди, как вы, но и не просиживают тупо у телевизора. Слейтер вполне доволен жизнью, только ему хочется сделать побольше денег. А Мэл погиб на войне, когда впереди у него была вся жизнь. Думаю, именно поэтому парней больше не призывают на войну из колледжа. Городские бедняки лучше годятся для войны. У них так мало перспектив, что для них повоевать — неплохая возможность. Обслуживающий класс существовал всегда. Если оплата прислуги становится слишком дорогим делом, правительство поступает мудро, отправляя бедных за моря. Каждый должен получить свой шанс. — По ее лицу разлилось благостное тепло. — Поэтому я счастлива, что моя дочь, как сказано в Писании, избрала жизнь.
Сиам обняла мать за плечи и, желая ее успокоить, предложила:
— Мама, я помогу тебе вымыть посуду.
— Видите? — шутливо пожаловалась ее мать Барни. — Матери она всегда твердит одно и то же: «Я помогу тебе вымыть посуду». Это может сделать кто угодно и когда угодно.
— Раньше ты придавала мытью посуды огромное значение, — мягко упрекнула ее Сиам.
— Не хочу мыть посуду, — уперлась мать.
— Вдруг Барни не интересует твое мнение?
Мать повела рюмкой из стороны в сторону, давая понять, что не потерпит от дочери дерзостей.
— Когда правительство прислало мне золотую звезду, я не стала вешать ее на окно, — решительно сказала она. — Люди решили, что я предательница. А я просто не пожелала публично демонстрировать свое горе. Кто знал моего рано ушедшего сына лучше, чем я? Я не хотела, чтобы люди сочли, будто сын прожил достойную жизнь, раз он геройски погиб на войне. Даже мой собственный муж не понимал меня. Он твердил: «Ариэл, почему ты не вешаешь на окно золотую звезду?» А я отвечала, что наш сын убит, но, выходя из дому, я вижу, что ничто, кроме меня самой, от этого не изменилось. Мне стыдно играть роль родительницы, так щедро расплатившейся за окружающую гниль. Сейчас, когда мы воюем в Азии, матери тоже не вешают на окна золотых звезд убитых сыновей. Я была несчастна и в своем несчастье опередила время. Я оказалась в авангарде…
После ее тирады установилась тишина. Вежливо помедлив, Барни встал и пожелал матери Сиам спокойной ночи. Мать вопреки всему вызывала у него симпатию. Ему захотелось выразить свои чувства. Он подошел к ней и еще раз пожелал спокойной ночи, только более ласковым тоном, однако нервное дрожание ее век подсказало ему, что он допустил оплошность.
Он побрел наверх, предоставив Сиам самой разбираться с матерью и недоумевая, в чем состояла его ошибка. После его ухода в кабинете еще долго стояла тишина.
Мать уселась в кресло, полная решимости не заниматься такими прозаическими делами, как мытье посуды, пусть ей и стремилась помочь в этом дочь. Она упрямо оперлась локтями о стол, дожидаясь, чтобы Сиам снова села. Потом мать немного подалась вперед и высказалась:
— Некоторые из них совсем не похожи на евреев.
— Господи, мама! — Сиам сморщилась от огорчения. — Ты только что вела себя с таким благородством! Я чуть не разрыдалась от гордости за тебя.