Он огляделся, обнаружил над звонком микрофон и назвал себя.
Дверь открылась с таинственной неторопливостью. То ли за дверью кто-то стоял, то ли все здесь управлялось электроникой. Барни увидел на полу серебристо-жемчужный ковер и почувствовал благостное дуновение кондиционера. Он сделал шаг внутрь залитого мягким светом помещения и услышал трубный звук, издаваемый невидимыми динамиками.
К дальнейшему он оказался совершенно неподготовлен — дверь затворила худощавая стройная женщина. На ней была лишь легкая шаль, туго затянутая на тонкой талии. Ей была присуща какая-то хрустальная, гипнотизирующая красота. Он сердечно пожал ей руку, уже зная, что совершил непоправимую ошибку, приехав сюда. Ему было достаточно одного взгляда на хозяйку дома, чтобы захотеть бежать без оглядки.
Она обладала природной красотой, поэтому не прибегала к косметике. Она была внимательна к гостю, но в то же время казалась отрешенной. Ее можно принять за манекенщицу — женщину, выступающую эдаким придатком к своему наряду, несмотря на заметную внешность. Под шалью ничего не было надето. Однако то была ничего не значащая нагота, словно она привыкла демонстрировать свое тело врачам, а не мужчинам. Высокие скулы, слегка впалые щеки, глубоко посаженные глаза глядели прямо на собеседника. В этих глазах как будто застыло детское безмятежное сияние, оставшееся с прошлых времен и не имеющее ничего общего с нею теперешней. Такие глаза можно выставлять в музее. Если бы не блеск этих глаз, Барни назвал бы ее красоту стеклянной и удовлетворился бы сим определением. Однако стоило ей взглянуть на него, и она превращалась в куда более привлекательную, даже достойную любви стройную женщину, возраст которой было совершенно невозможно определить.
Она ввела его в застеленную ковром гостиную. Одна стена ее была прозрачной. Поставленная наклонно, она создавала впечатление, что лужайка является продолжением помещения. Женщина расхаживала по дому босиком, но он заметил это, только когда вошел следом за ней в гостиную. Она шагала так осторожно, что его обдавало холодом. Кто она — страстная женщина, воспитавшая в себе манерность, или кокетка, привыкшая к манерности с пеленок? Он пытался найти ответ на свой вопрос. Тем временем она выключила музыку и предложила ему присесть рядом за низкий столик с мраморной столешницей.
— Чаю? — Она улыбнулась, и ее впалые щеки зарделись.
— Конечно.
Он увидел, что ей по душе быстрые, но учтивые ответы. Она заглянула ему в глаза с явным намерением произвести благоприятное впечатление.
— Сахар?
— Будьте так любезны.
Она потянулась над столиком за сахарницей, прицелившись в нее серебряными щипчиками. Шаль слегка распахнулась, и его взгляду предстали ее белые заостренные груди. Она бросила ему в чашку один кусочек сахару.
— Еще?
— Пожалуй.
Ее сосок лежал в шелке, как драгоценность в шкатулке.
Она бросила ему в чай второй кусок сахару.
— Сливки?
— Нет.
— Ни капельки?
— Мне нравится цвет чая.
— Никогда не слышала столь доходчивого объяснения, — польстила она ему. — Не желаете ли еще чего-нибудь?
— Нет.
— Прямо так, безо всего?
— Да.
— Может быть, капельку польской водки?
— Нет.
Она снова потянулась к сахарнице и бросила себе в чай два кусочка сахару.
— Даже чуть-чуть не хотите? — Она больше не осмеливалась смотреть ему в глаза, из чего, по его мнению, следовало, что между ними начала возникать близость. И сосредоточила все внимание на чайнике, которым орудовала. — Все-таки пригубите водки.
— Уговорили.
Столь добродушной сдачей позиций он полностью погубил себя в ее глазах. Она отвернулась от него с безразличным видом. По тому, как поднялась, чтобы подать ему водку, которую сама же уговаривала его попробовать, было видно, что она считает его согласие утратой плацдарма противника. Ему следовало упорно отказываться, а не уступать ее настояниям. Подойдя к столику с графином, она уже не стала наклоняться, как только что, когда разливала чай. Вместо этого взяла со стола его чашку, добавила в нее водки и отдала ему. В ее жестах сквозила теперь мертвящая корректность. Он не пытался исправить оплошность, и она показывала ему, что он для нее более не существует.
Барни укрепился в первоначальном впечатлении, что приехал сюда напрасно. Она с самого начала сознательно испытывала его, провоцируя на непочтительный поступок. Отхлебывая чай с водочным привкусом, он посматривал на ее профиль и все больше приходил к выводу, что ей хочется, чтобы мужчина сознательновступил с нею в схватку или сразу разгадал ее, не польстившись на притворную вежливость и не раскрыв карт. Таким способом она проверяла зрелость мужчины. Теперь он прекрасно понимал, что никакие его уговоры не побудят эту женщину к действиям. Он уже посмеивался над собой. Вместо потрясения он всего лишь ее развлечет. Его рассказ разве что развеет ее скуку. Она будет приветствовать любое известие, которое заставит засиять ее брак свежими красками.
— Вы всегда являетесь к женщинам с неожиданным визитом, а потом сидите, точно набрав в рот воды? — разочарованно спросила она.
— Надеюсь, вас не огорчит, что я передумал и решил помалкивать, — сказал он, приподнимая чашку в знак добропорядочности своих намерений.
— Передумывать — мужская прерогатива, — тотчас нашлась она. Видимо, резкие ответы вошли у нее в привычку. — Я восхищена Сиам, — добавила она.
Он едва не выронил чашку от удивления, она же невинно отхлебнула чай.
— Почему? — Ему хотелось из вежливости продлить разговор, а потом откланяться.
— Она делает то, что хотелось бы сделать любой женщине. По-моему, ее ждет удача.
Эти слова понравились Барни.
— Я расскажу ей о вашем оптимизме.
Она выпрямила спину и прижала локти к бокам.
— Позвольте, язадам вам вопрос.
— Валяйте.
— У меня такое впечатление, что Сиам вызывает восхищение у любого, кто оказывается рядом с ней. Вы осведомлены о том, что Сиам спала с моим мужем, зная, что он женат на мне?
— Я догадался.
— Вас это не смущает?
— Я бы изменил существующее положение, если бы мог, но сейчас ничего не поделать.
Она посмотрела на него с интересом.
— Вы так в ней уверены!
— Я бы назвал Сиам необыкновенной женщиной.
Она ждала продолжения и, не дождавшись, молвила:
— Это все?
— Пока все. — Он снисходительно улыбнулся.
— Не хотите продолжать, чтобы не ранить моих чувств?
— Возможно. — Он кивнул, ценя ее проницательность.
Она откинулась, положила ногу на ногу, отвела глаза. «Странная женщина», — подумал он, но ее следующий вопрос поставил его в тупик:
— Вы считаете, что Сиам на сей разне поддастся никакому давлению?
Барни посмотрел на нее. Женщина выдержала его взгляд. Барни видел, что она все понимает. Он действительно только потерял время, приехав сюда. Сейчас она услышит ответ, который вполне ее успокоит:
— Сиам выдержит любое давление.
Она просияла.
— Если она чего-то не захочет, — она выговаривала слова намеренно четко, — то от нее этого не добиться?
— Совершенно верно, — ответил он, ставя на блюдце пустую чашку и помышляя только о том, чтобы побыстрее проститься.
Прежде чем он успел извиниться и сказать, что ему пора, раздался телефонный звонок. Она сняла с белоснежного аппарата трубку.
— Вашингтон? А-а, Зигги! — Она усмехнулась. — Вы меня испугали своим официальным тоном.
— А вы меня — своим оживлением, — встревоженно откликнулся Зигги. — К вам не заглядывал Барни?
— Мы как раз сейчас вместе пьем чай.
— Звучит очень безобидно. Мне это симпатично.
— Это потому, что мы еще толком не познакомились.
— В платонических отношениях тоже есть своя прелесть, — напомнил Зигги.