Следует обратить внимание на то обстоятельство, что данным словам автора вторит разговор Конингсби и его друзей, в ходе которого они обсуждают победу консервативного кандидата на парламентских выборах в Кембридже (см.: Ibid.: 283–286). Совпадение не случайно — оно предопределено композицией романа. Даниел Шварц пишет по этому поводу: «Дизраэлевский повествователь выражает воззрения, которые предстоит усвоить протагонисту. Таким образом, расстояние между повествователем, двойником Дизраэли, и Конингсби постепенно сужается по мере того, как последний становится выразителем идей первого». Подобная композиционная структура основана на «организации связи между темой, раскрывающей жизнь отдельного человека — то есть становление Конингсби как потенциального политического лидера, — и темой социальной, а именно: потребностью обновить английские общественные институты» (Schwarz 1979: 92).
В таком тематическом сочленении, при котором авторские комментарии, посвященные «положению Англии», в начальных главах произведения выдвинуты на первый план и тем самым тормозят сюжетное движение, заключено еще одно новшество. Увеличение композиционной значимости образа автора, наделенного способностью к публицистической пропаганде воззрений писателя и «Молодой Англии», позволило Блейку и другим исследователям отделить «Конингсби» от предыдущего творчества Дизраэли и отнести это произведение к жанру политического романа (см.: Speare 1924). Если для образа автора — и в плане художественной функции, и по содержанию вводимого публицистического пласта повествования — характерна новизна, то образ главного героя восходит к традиции романа воспитания, к которой Дизраэли уже неоднократно обращался. Подобно Вивиану Грею, Контарини Флемингу и Фердинанду Армину, Гарри Конингсби проходит различные ступени жизни — от мягкосердечного подростка, каким его видит Монмут, до взрослого молодого человека, зрелость которого полноценно проявляется в драматическом столкновении всё с тем же Монмутом. То, к чему Конингсби приходит в пору своей зрелости, отличает его от названных героев предыдущих романов Дизраэли. Он не чувствует себя, как Контарини Флеминг, изгоем в окружающей его среде; не сосредоточен, как Фердинанд Армин, исключительно на семейном счастье; и не склонен быть «политическим Пэком», как Вивиан Грей. Он одержим совершенно иным стремлением.
Это было <…> благородное честолюбие, самого высокого <…> порядка, которое непременно должно зародиться в сердце и упорядочиться в уме; оно не принесет человеку удовлетворения, пока его умственные способности не будут признаны его соотечественниками — вот он и жаждет <…> внести собственный вклад в общественное процветание.
В своей рецензии на данный роман Теккерей проницательно отметил влияние на Дизраэли идей карлейлевских лекций «Почитание героев». Честолюбие, которое движет Конингсби, сродни побудительным мотивам персонажей Карлейля.
Это героическое чувство; чувство, которое в древние времена вызывало к жизни полубогов; без него ни одно государство не может быть в безопасности; без него политические институты утрачивают свою суть, корона становится шутовской погремушкой, Церковь — организацией, парламент — дискуссионным клубом, а само понятие цивилизации — всего лишь преходящей, мимолетной мечтой.
Еще в «Sartor Resartus» Карлейль провозгласил, что творцы, гении, аристократы способностей являются портными истории: они указывают человечеству путь развития, будучи его пророками (см.: Carlyle 1858: 177). Конингсби и здесь занимает сторону Карлейля.
С каждым днем эрудиция приобретает бóльшую ценность, чем происхождение. Если ты хочешь достигнуть величия, ты должен давать людям новые идеи, обучать их новым словам, изменять их нравы, преобразовывать их законы, искоренять предрассудки и опровергать убеждения.
Конингсби недаром исповедует такие воззрения: перед избирателями Дарлфорда он демонстрирует, что является аристократом не только по рождению, но и по способностям, и они восторженно принимают его, «словно какого-нибудь провидца» (Disraeli 198: 491). Если Вивиан Грей и Контарини Флеминг в том или ином виде воплотили «субъективный импульс» писателя, то Конингсби, по словам Шварца, «воплотил художественный вымысел, который поддерживал Дизраэли» в реальной жизни, иначе говоря, оказался «поведенческой моделью [его] собственного изобретения» (Schwarz 1979: 92).