Очевидные неувязки, проступающие в авторской характеристике Сидонии, обнажают тенденциозность этого образа. Сидония, как и Алрой, воплощает «идеальное честолюбие» Дизраэли, но героизация евреев перенесена из прошлого в настоящее, и она иллюстрируется не только биографией Сидонии, но и его рассуждениями о «расе». Роберт Блейк пишет по этому поводу:
В то время как Дизраэли сочинял свой роман, часто прибегали к понятию «раса» <…>. Многие английские писатели говорили о саксонской, норманнской, тевтонской или латинской «крови». Когда Дизраэли вкладывал в уста Сидонии слова: «Всё есть раса, никакой другой истины не существует» или утверждение: «Дело в том, что нельзя уничтожить чистую расу, сформировавшуюся на Кавказе», его читатели не относились к этому как к бессмысленной ерунде, за которую мы сегодня принимаем данные тезисы. Всё, что Дизраэли пытается сделать, — это оправдать собственное еврейское происхождение и провозгласить, что евреям, которые совершенно не заслуживают презрения, следует оказывать предпочтение перед всеми другими нациями.
В 1844 году время антропосоциологии Жозефа Гобино (1816–1882) и Жоржа Лапужа (1854–1936) еще не пришло, но мысли, подготовившие ее, как признаёт Блейк, «уже за годы до того витали в воздухе» (Blake 1966b: 202). Известно, к чему антропосоциологические теории привели в конечном итоге в XX веке. Поэтому нельзя не согласиться с Флавином в том, что аналогичные идеи у Дизраэли являются «вредоносными с политической точки зрения», а «сосредоточенность на чистоте расы становится необычайно горьким аспектом философских взглядов Дизраэли, по мере того как развивается его литературное творчество» (Flavin 2005: 80).
Образ Сидонии композиционно асимметричен образу Монмута. Маркиз высоко ценит Сидонию за богатство, ум, знание жизни, но относительно политических идеалов Конингсби ему отведена роль, диаметрально противоположная той, которая закреплена за Сидонией. Монмут имеет целью сделать Конингсби инструментом для достижения своих личных тщеславных интересов (что он однажды проделал с Ригби), препятствуя тем порывам души своего внука, которые поощряет Сидония. Сюжетно данная асимметрия не выражена, но на фабульном уровне Монмут, с одной стороны, противопоставлен Миллбанку-старшему, а с другой — Конингсби.
Конфликт Миллбанка-старшего с лордом Монмутом намечен еще в экспозиции. Жизненные пути Миллбанка и представителя рода Монмутов скрестились задолго до появления на свет главного героя. Сын маркиза, «молодой аристократ, воин, который никогда не видел войны, в блеске мишурных побрякушек» (Disraeli 1983: 405), очаровал возлюбленную Миллбанка, и она, выйдя за него замуж, стала матерью Конингсби. Но брак не принес счастья: Монмут не одобрил его из-за сословных соображений. Миллбанк-старший раскрывает Конингсби историю своих отношений с его дедом:
«Род вашей матери не враждовал с лордом Монмутом. Они были простыми, ни в чем не повинными людьми <…>. Но они не были аристократами <…> — и их дочь была изгнана из семейства, которому следовало бы ликовать, принимая ее <…>».
Разлученный со своей возлюбленной и возмущенный ее последующей участью, Миллбанк ненавидит Монмута, и тот отвечает ему тем же: «Ваш дед и я — враги, злейшие, непримиримые, до гроба. <…> лорд Монмут, будь у него силы, раздавил бы меня, как червя — и мне не раз доводилось усмирять его горделивое могущество» (Ibid.: 402). Конфликт Миллбанка-старшего с Монмутом вскрывает сословные препоны, мешающие счастью Гарри Конингсби и Эдит Миллбанк, когда ее отец, чтобы избежать повторения ситуации, обозначенной в экспозиции, накладывает запрет на общение дочери с заглавным героем. И сам конфликт, и его последствия проливают свет на проблему, к осознанию которой продвигается Конингсби по мере формирования у него качеств политического лидера: для преодоления сословной замкнутости общества (в данном случае она касается сословия промышленных предпринимателей и аристократической касты) требуется обновление его институтов. Осознание такой необходимости приводит Конингсби к конфликту с Монмутом.
Монмут не жалеет денег на содержание внука и дает всем понять, что Гарри станет его наследником. Конингсби, у которого «доброе сердце» (Ibid.: 353), платит деду искренней привязанностью. И Монмут, привыкший, по выражению Миллбанка-старшего, «оставлять другим исполнение [своей] воли» (Ibid.: 402), долгое время сохраняет иллюзию относительно того, что он сможет использовать Конингсби как «инструмент» для достижения своих целей, когда ему это потребуется. Монмут не видит в политической жизни ничего, кроме столкновения личных интересов. Он приезжает из-за границы в Лондон, рассчитывая благодаря своему влиянию сорвать парламентскую реформу 1832 года. Он полагает, что закон об этой реформе не был бы принят, «если бы герцог и лорд Грей (имеются в виду торийский лидер герцог Веллингтон и вигский премьер-министр Чарльз Грей (1764–1845; см. ил. 90). — И.Ч.) не поссорились на собрании комитета по добыче угля» (Ibid.: 430). Вполне естественно, что для него оказывается совершенно неожиданным решительный отказ Конингсби служить его интересам. Монмут, представитель старшего поколения консерваторов, удовлетворен политическим положением своей партии в текущий момент и не понимает предупреждений Конингсби о том, что она «находится в <…> опасности» (Ibid.). Рассуждения внука, который, как считает маркиз, «слишком молод, чтобы формировать свои убеждения» относительно великих принципов, Монмут воспринимает как умствования «философа или политического авантюриста» — но никак не «джентльмена», принадлежащего к аристократической семье (см.: Disraeli 1983: 429–430). Разногласия становятся неизбежны.