Выбрать главу

<…> на простейшем символическом уровне мы обнаруживаем в этом сюжете союз между Западом и Востоком, который скреплен любовью и предстоящим браком Танкред а и Евы. Дизраэли пользуется одной и той же символической формулой в каждом из трех романов; в «Конингсби» объединяются аристократия и коммерция (Конингсби и Эдит), в «Сибилле» — новый торизм и народ (Эгремонт и Сибилла). Теперь же, как бы завершая реконструкцию, благодаря которой обновленная Англия станет идеальным государством, англичанин заключает союз с Востоком.

(Ibid.: 123–124)

Даниел Шварц вступает в полемику с Ричардом Левином:

Иногда критики навязывают материалу жесткие рамки и образцы там, где, пожалуй, более уместным будет признать отступление от строгих рамок и наличие разнообразия. Поэтому мы не должны удивляться, встречая мысль Ричарда Левина о том, что «предстоящий брак Танкреда и Евы» — это символическое отражение «союза между Западом и Востоком». Впрочем, нам не следует забывать, что Ева лишается чувств и не отвечает взаимностью на предложение Танкреда, в то время как сам он торжественно поклялся, что никогда не вернется в Англию.

(Schwarz 1979: 102)

Присутствие внутренних художественных несообразностей, подчеркивает Шварц, является неотъемлемой композиционной чертой заключительного романа дизраэлевской трилогии.

Танкред — самый интроспективный герой в трилогии <…>. Деятельность, которой он посвящает себя без остатка, — это процесс поиска «абсолютов». А поскольку явление ангела, по сути, не становится для него ни утешением, ни указующим предписанием, вторая часть романа превращается в миф о сизифовом труде: каждое новое происшествие возвращает героя к началу пути. По этой причине «Танкред» становится смехотворной пародией — вне зависимости от намерений Дизраэли, — а вовсе не продолжением той вереницы историй о библейских героях, которым через ангелов сообщалось Божественное Откровение.

(Schwarz 1979: 100–101)

На основании своего анализа романа Шварц приходит к такому выводу:

Тот факт, что Танкред становится фанатиком и минуты погружения в раздумья сменяются у него моментами лихорадочной деятельности, когда он готов жертвовать человеческими жизнями ради своих случайных мечтаний, отражает разочарование Дизраэли по поводу исчезновения «Молодой Англии» и его огорчение из-за неудачных попыток пробиться к власти.

(Ibid.: 103)

Роберт Блейк как биограф Дизраэли ставит под сомнение искренность религиозного чувства, которым проникнут «Танкред». Он пишет: «Чтобы сделать постижение религиозной веры центральной темой романа, необходимо иметь хотя бы малую крупицу этого чувства. У Дизраэли ее не было». Как и Шварц, Блейк считает «Танкреда» «наименее удачным» из трех романов, но проводит различие между начальными главами произведения, посвященными жизни Танкреда в Англии (в них, по мнению исследователя, содержатся одни из лучших комических зарисовок Дизраэли и некоторые образцы «его наиболее острой социальной сатиры»), и их продолжением, где повествование принимает вид «дикой восточной фантасмагории»:

После необходимых сокращений она могла бы стать превосходным сценарием для фильма <…>. Но приключения Танкреда, изложенные в печатном виде, утомляют. Задолго до эпилога становится ясно, что Дизраэли понятия не имеет, как поступить со своим героем. Большинство читателей, прощаясь с книгой, сожалеют о том, что герцог и герцогиня Белламонт не прибыли в Иерусалим значительно раньше.