Если в первой части «Танкреда» эстетическим ориентиром Дизраэли служит трансформированная им поэтика фешенебельной беллетристики, то во второй он возвращается к поэтике ранних произведений. Танкред, перемещаясь из Англии на Восток, как бы путешествует во времени, — точь-в-точь как Попанилла, только в противоположном направлении: не от первобытных форм общественной жизни Фантазии к цивилизации Врэблёзии, а от цивилизации Лондона к кочевому существованию бедуинов в пустыне; следствием тому сказочная экзотичность природы, на фоне которой часто развертывается действие и которая напоминает аналогичные описания в «Алрое».
Вскоре после своего прибытия в Иерусалим, очутившись в вифанском саду Евы, Танкред идет по нему, «словно принц из волшебной сказки» (Disraeli 1847/I: 212). Метафора, использованная повествователем, раскрывает перспективу дальнейшего сюжетного развития: путь, который предстоит пройти Танкреду, прежде чем он объяснится в любви Еве, окажется столь же долог и труден, как поиски невесты для сказочного персонажа. В «Вивиане Грее» иронически обыгрывалась сказка Перро «Кот в сапогах», здесь же соответствующий мотив встроен непосредственно в канву сюжета.
Танкред покидает Англию с надеждой, по выражению Сидонии, «проникнуть в великую тайну Азии» (Tbid./I: 189). Уже в самом начале своего знакомства с Танкредом Ева, наделенная, подобно Винтеру в «Контарини Флеминге» и Сидонии в «Конингсби», функцией «пророческой мудрости» (термин Майкла Флавина, см.: Flavin 2005: 125), преподносит Танкреду хороший урок иудаизма:
«Я предпочитаю, — говорит она, — искать прибежища в церкви, <…> в какой родился Иисус и какую он никогда не покидал, ибо он родился евреем, жил евреем и умер евреем, как и приличествовало принцу из дома Давида, каким вы не можете его не признать. Все ваши священные книги доказывают это, и если бы это оказалось лишним, весь фундамент вашей веры распался бы».
Выслушивает Танкред и возражения Евы против расхожих обвинений еврейского народа в распятии Иисуса Христа:
«<…> предположим, — говорит Ева, — что все евреи во всех городах света — потомки по прямой линии толпы, бранившей распятого и посылавшей проклятья ему. Что же из этого? Мой дед — вождь бедуинов, глава одного из могущественнейших племен пустыни. Он еврей, — всё его племя состоит из евреев, — они читают Пятикнижие, следуют его предписаниям, живут в палатках, имеют тысячи верблюдов, ездят верхом на своих лошадях из Неджеда и ни о чем больше не заботятся, как об Иегове, Моисее и своих конях. Были ли они в Иерусалиме во время распятия и виноваты ли и они в том, что кричал в то время народ?».
Как отмечает Флавин, Дизраэли вкладывает в уста Евы свою собственную точку зрения, «так как, во-первых, она излагалась им повсюду в его публикациях 1840–1850-х годов и, во-вторых, 16 декабря 1847 года Дизраэли выступал в парламенте в защиту эмансипации евреев» (Flavin 2005: 125).
Беседа с Евой в вифанском саду становится для Танкреда настоящим духовным открытием, однако он ждет послания свыше, поэтому продолжает свое путешествие по Палестине. Он удостаивается божественного откровения, когда на горе Синай его взору является «ангел Аравии». Послание «ангела Аравии» Танкреду весьма многословно. Брандес пишет по этому поводу: «Длинные разглагольствования ангела представляют сжатый конспект всего того, что говорят действующие лица в „Танкреде“, и всякий стиль исчезает, когда ангел произносит такие слова, как „социальный вопрос“» (Брандес 1909: 287). Мнение Брандеса о том, что «явление ангела» в «Танкреде» «совершенно не удалось Дизраэли», разделяет и Роберт Блейк: «Танкред <…> после приступа „мозговой лихорадки“ удостаивается видения, когда он молится на горе Синай, но лучше обойти молчанием эту достойную сожаления сцену <…>, после которой книга становится хаотичной» (Blake 1966b: 201).