Тем не менее, подобное «переплетение» ярко отразилось на идеологической жизни эпохи и приняло форму либеральных представлений о фритредерстве.
Идеи индивидуального суверенитета и стоящий за ними призыв к свободной торговле, отстаиваемый промышленниками, — пропаганду независимости личности и фритредерства находим, например, у Джона Стюарта Милля (1806–1873), — приобрели широкую популярность в средневикторианский период:
[В русле этих идей] труд Чарл<ь>за Дарвина «О происхождении видов» <…> не прозвучал громом среди ясного неба, он естественным образом вписался в целый ряд работ по эволюции <…>. Концепция эволюции, а следовательно, и прогресса пронизывала образ жизни и идеи викторианской эпохи на всех уровнях — личном, национальном и даже глобальном.
В ходе полемики вокруг «Происхождения видов», имевшей большой общественный резонанс, были затронуты вопросы миросозерцания и морали, основанные на ценностях христианской религии, и в том монолите, каким представлялось викторианское сознание, обнаружились трещины. В борьбе с либералами защитником традиционного кодекса нравственности выступала консервативная партия Британии. Роберт Блейк пишет по этому поводу:
1860-е годы были тем десятилетием, когда религия играла господствующую роль в политике. Этот неоспоримый факт имел место на протяжении едва ли не всего XIX века, хотя его только теперь начинают замечать историки. В 1868 году Англиканская церковь столкнулась — в очередной раз за многие годы — с опасностью раскола изнутри и нападок извне. Традиционно ее защитником была консервативная партия.
В середине XIX века англиканский протестантизм переживал не лучшие времена. Под двойным натиском (с одной стороны оказывала давление рационалистическая позитивистская критика, которая опиралась на развившиеся научные знания, а с другой — католический ритуалистический мистицизм) он, всё резче ветвясь на враждебные друг другу направления, терял свои прежние позиции. Не ободряли англикан и результаты переписи населения, проведенной в 1851 году и зафиксировавшей, что «отнюдь не все жители Англии и Уэльса ходили в церковь, причем англикане составляли лишь незначительное большинство среди верующих»:
Результаты переписи стали настоящим триумфом для неангликан. Их требования о расширении прав на участие в политической жизни теперь получили поддержку со стороны самого мощного аргумента викторианской эпохи, того самого, о котором говорил герой Чарл<ь>за Диккенса, ланкаширский фабрикант мистер Грэдгринд, — со стороны факта.
На основе данных переписи оксфордский историк приходит к выводу о том, что «Англия середины XIX в<ека> становилась, таким образом, всё более городской, возможно, всё более неверующей и наверняка всё менее англиканской» (Там же: 486).
Изнутри англиканский протестантизм подтачивался трактарианистским «Оксфордским движением», возникшим в 1830-е годы; его возглавлял Джон Генри Ньюмен (1801–1890; см. ил. 30), который в 1845 году сменил англиканское вероисповедание на католическое и в 1878 году стал кардиналом. Извне распространению католицизма на территории, где господствовал протестантизм, была призвана содействовать булла Пия IX (1792–1878; Папа Римский: 1846–1878 годы) об учреждении в Англии католических епископатов (1850 год). По сравнению с концом XVIII века, когда число католиков в Англии составляло приблизительно 80 тысяч, их численность в 1851 году (согласно переписи) возросла в десять раз (см.: Cannon 2004: 127; ср.: Inwood 1996: 684), и они уже представляли собой электорально значимую величину. Папская булла 1850 года вызвала в Англии, по словам Блейка, «стихийный протест», которому надлежало «рассеять любые сомнения в том, что Англия — протестантская страна». Но реакция вигов и консерваторов на папскую буллу была неодинакова. Лорд Джон Рассел (1792–1878), в то время вигский премьер-министр, объявил ее «„агрессией“ со стороны Папы» (Blake 1966b: 299). Дизраэли, на тот момент возглавлявший оппозицию консерваторов в Палате общин, оказался иного мнения.
Дизраэли скептически наблюдал за развитием событий. Разумеется, с религиозной точки зрения он не воспринял папскую «агрессию» всерьез. Но ее политическое значение произвело на него неизгладимое впечатление. До сих пор, отчасти в силу влияния «Молодой Англии», он был склонен дружелюбно относиться к «старинной вере». В «Сибилле» героиня привержена ей, и известная степень ностальгической симпатии Риму согласуется с романтизированной торийской версией мировой истории, которая объясняет нищету бедняков жадностью землевладельцев, захвативших крупные монастырские поместья во времена Реформации. Но события 1850 года убедили его в том, что «старинная вера» представляет собой политическую помеху первостепенной важности, и он больше никогда не заигрывал с подобными идеями.