Как видим, в своих мыслях о Теодоре Лотарь нигде не преступает границ викторианской благопристойности, и в намерение Дизраэли не входит, чтобы его герой нарушал их.
Композиционная функция образа Теодоры такова: вывести Лотаря из сферы влияния Католической Церкви. Как отмечает Флавин, «первое достижение Теодоры состоит в том, что она отвлекает Лотаря от католицизма и внушенного Кларой Арундел проекта по возведению храма» (Flavin 2005: 159). Принять же окончательное решение относительно католичества она просит Лотаря, находясь на смертном одре:
«Я знаю вашу натуру — она мягкая и храбрая, но, быть может, слишком восприимчивая. <…> у меня есть смутная, но в то же время твердая уверенность в том, что будет предпринята еще одна, и более мощная, попытка обратить вас в римско-католическую веру. <…> обещайте мне <…>, что вы никогда не присоединитесь к этой конфессии».
Предсмертная интуиция — она выражает тематическое композиционное задание романа — не обманывает Теодору. Очутившись в Риме, Лотарь становится жертвой происков, которые преследуют ту же цель, что и лондонская интрига, тем более что участвуют в них те же самые персонажи. Грандисон приезжает в Рим позже, чем Коулман и Кейтсби, и Лотарь надеется, что кардинал не участвует в заговоре против него; однако герой напрасно рассчитывает на сочувствие и поддержку своего бывшего опекуна.
— Я так полагаю, — сказал Лотарь <…>, — мне лучше знать, что я делал [на поле сражения] при Ментане.
— Допустим, допустим, — ответил кардинал с мягким спокойствием, — вы, естественно, так считаете; но вы должны помнить, что были серьезно ранены <…> и действовали под влиянием эмоций. <…>. Речь идет о публичном происшествии <…>, и если кто-либо обнаруживает, что придерживается одного мнения, а все сословия общества — другого, не следует поощрять этого человека за то, что он придерживается искаженной точки зрения — его следует постепенно отучать от нее.
Здесь уместно вспомнить слова оруэлловского О’Брайена, обращенные к Уинстону: «Вы психически ненормальны. Вы страдаете расстройством памяти. Вы не в состоянии вспомнить подлинные события и убедили себя, что помните то, чего никогда не было» (Оруэлл 1989: 167). Разумеется, дизраэлевский персонаж — лишь дальний литературный родственник персонажа написанной в 1948 году антиутопии «1984» Джорджа Оруэлла (1903–1950), но исходные посылки в обоих случаях одинаковы.
Лотарь в конце романа признаёт, что, «если бы не обещание, данное Теодоре, то не исключено, что в настоящий момент он был бы прихожанином Римской Католической Церкви» (Disraeli 1870b: 475). Для укрепления действенности данного обещания в минуту душевного кризиса героя Дизраэли вводит в повествование обычный для своего творчества готический мотив; правда, на сей раз обстоятельства, хоть и неоднозначные, не исключают рационалистического объяснения. «Но был ли то призрак его обожаемой подруги или видение, вызванное расстройством душевного состояния, Лотарь <…> распознал в этом предупреждении знак свыше <…>» (Ibid.: 377). Данный мотив основан на шекспировской аллюзии, заключающейся в слове «Помни!», которое Лотарь слышит из уст Теодоры: оно являет собой парафраз призыва, с которым призрак обращается к Гамлету в спальне Гертруды: «Не забывай» («Do not forget»; ср.: Ibid.: 370; Shakespeare. Hamlet. Act III. Sc. 4. Ln 111; текст цит. по изд.: Shakespeare 1983а). Призрак напоминает сыну, что тот должен отомстить, Теодора напоминает Лотарю о его обещании.
Хотя в романе затрагивается тема героического поведения, когда Лотарь заявляет, что он «хотел бы быть героем», а Теодора, отвечая ему, говорит: «Ты всё еще можешь им стать» (Disraeli 1870b: 160), тот факт, что писатель прибегает к использованию указанного готического мотива в связи с необходимостью укрепить дух Лотаря в критический момент его жизни, не свидетельствует в пользу присутствия в характере персонажа сильного волевого начала. «Его нежный и чувствительный нрав» (Ibid.: 428) предполагает мечтательность, а не действенность. Пассивность и слабость воли сближают фигуру Лотаря с романтической интерпретацией образа Гамлета. О романтическом Гамлете напоминает и лотаревская «привычка к интроспекции <…>, которая была для него постоянным источником интереса и даже душевного волнения» (Ibid.: 376). «<…> оставьте мечтания <…>. Быть может, действие не всегда приносит счастье, <…> но без действия счастье невозможно», — советует Лотарю Бруджес, и тот, «чуть слышно вздохнув», соглашается с генералом (Ibid.: 422). Бруджесу вторит Фибус. Художник упрекает Лотаря: «Ваш недостаток <…> и причина многих ваших горестей заключается в вашей привычке к интеллектуальной интроспекции»; герой подтверждает справедливость такого упрека, называя себя «мечтающим психологом» (Ibid.: 401–402).