Интроспекция, как известно, была открыта романтиками, изучавшими творчество Шекспира. Основным тезисом в их концепции шекспировской драматургии был тезис о Шекспире-психологе. Е. И. Клименко пишет по этому поводу:
<…> в Англии, как и в Германии, критика романтического периода выдвигала понятие интроспективности при оценке Шекспира и видела в его характерах пример гениального познания мира посредством наблюдений над внутренним миром человека. При этом внутренний мир героя соотносился с внутренним миром автора, который как бы изучал самого себя, стремясь перевоплотиться в героя и перенестись в условия его жизни.
Судя по тому, что Дизраэли наделил Лотаря «привычкой к <…> интроспекции», в замысел писателя входило обратиться, опираясь на шекспиризм романтиков, к анализу внутреннего мира человека и тем самым снова реализовать свою эстетическую установку, выраженную в «Контарини Флеминге». Если в раннем романе герой-автор стремится «достичь <…> совершенства в анализе человеческой души», то в «Лотаре» это свойство передано самому персонажу, в то время как его интроспекцию излагает повествователь. Вот, например, как описывается рефлексия Лотаря во время его путешествия на Сицилию после драматических событий, произошедших с ним в Риме:
Он хотел уяснить причины того, что считал неудачей своей жизни, а также причины нарушавших его планы опасностей, которые по-прежнему нависали над ним. Можно ли было обнаружить эти причины в особенностях характера или в недостатке опыта и неискушенности, которые всегда присущи юным летам? <…>.
По природе своей глубокий и любознательный, хотя и весьма учтивый (следствие сурового воспитания), Лотарь теперь чувствовал, что вступил во взрослую жизнь с преувеличенной оценкой того влияния, которое религиозный принцип оказывает на дела людей. У него получалось, что если Небеса так высоко, то о земле можно и не вспоминать, и всё же опыт показывал, что, пока человек находится на земле, события на планете значительно влияют на его жизнь, — как на поведение, так и на мысли. Весь мир не может удалиться на гору Афон. Отсюда следовало, что существует более обоснованное представление о взаимодействии религии и жизни, нежели то, которое он изначально усвоил.
В сущности, Теодора подвела — или же подводила — его к этому выводу; однако Теодора, хоть и была религиозна, не склонялась пред теми алтарями, от которых он ни на секунду не отрекался.
Авторская речь и передача повествователем интроспекции Лотаря — то, что представляет собой комментарий автора, и то, что идет от самого героя, — настолько слиты воедино, что трудно отличить одно от другого; однако тем самым нарушается композиционная задача интроспекции, а намерение Дизраэли передать состояние внутреннего мира персонажа остается, как и в случае с «Контарини Флемингом», нереализованным.
Как отмечают Шварц и Флавин (см.: Schwarz 1979: 128; Flavin 2005: 149), действие «Лотаря» заключено в точные хронологические рамки: с августа 1866 года по август 1868 года — и тесно связано с насущными тревогами своего времени; однако не политические события Англии, на развитие которых Дизраэли оказал значительное влияние, но идеологическая одиссея героя (включающая в себя его действительное странствие), служит в романе предметом изображения. Сюжетно она завершается в той же точке, откуда и началась: Лотарь обретает счастье в своей любви к Коризанде, предварительно пройдя различные душевные испытания — от тех, которые продиктованы попытками обратить его в католичество, до тех, что вызваны его участием в Рисорджименто; от тех, которые коренятся в эллинистическом эстетизме Фибуса, до тех, что открывают герою путь к познанию христианской религиозной системы через наставления Параклита.